Густой сад окружал дом. Когда мы вошли в сад, нам преградили дорогу два человека — один во цвете мужской силы, другой — юноша кроткий с длинными, льняными волосами, ниспадающими на плечи его.

— Что вам нужно, иноземцы? — грубо спросил первый.

— Видеть Великого Учителя, — ответил Клодий Македонянин.

— Учитель пришел не для вас, язычники, — сердито сказал иудей, — вы не достойны видеть его. Идите прочь отсюда.

— Я вижу, муж, что ты человек святой и правдивый, ответил я, Фалес Аргивинянин, — что к твоей святости и правдивости даст Учитель? А мы язычники и бедные невежественные грешники, мы и хотим поучиться у Учителя. Хотя бы затем, чтобы стать такими святыми и правдивыми, как ты, муж великий и благой…

Тогда юноша быстро дернул за рукав хитона растерявшегося и глядевшего на меня сердито иудея. Он шепнул ему что-то и затем, ласково улыбаясь, сказал мне: «Не трать, благородный чужестранец, стрел твоего этического остроумия, утешая бедного иудея. Присядьте на эту скамью, я сейчас приглашу вам одного нашего товарища, ему скажете все, что вам надо». Мой, Фалеса Аргивинянина, мозг не покидала мысль: мы знали, что нашли Учителя, ибо вот разве мог скрыться от глаз посвященного поток Вечности, разливающейся над скромным масляничным садом в Магдале. И вот предстал перед нами муж в скромной, белой, чистой одежде с печатью тихого разума на челе, а над этим челом таинственно горел знак Посвященного Красной Расы, чьи святилища таила в себе далекая Азия, откуда пришел к нам трижды Величайший, где мудрые обитают города и где установлено владычество треугольника.[8]

И увидели мы, что для него не тайна — наши знаки Маяка Вечности. Он поклонился нам и сказал: «Привет вам, братья из Фив. Я — Фома, смиренный ученик Того, кого вы ищете. Поведайте цель вашего путешествия. Кто послал вас?»

И полился разговор, ведомый на языке Святилища Мира.[9] В какой-нибудь час мы узнали от брата Фомы все то, что предшествовало появлению Учителя; и как, и чем угодно было ему открыться в мире… Великое, благоговейное недоумение охватило нас: ибо вот мы, приученные искать малое в великом, как могли мы вместить Малое в Великом?

— Поистине, — воскликнул Клодий Македонянин, — Учитель этот вместил в себя все сказания и мифы мира!!

— И претворил их в истину, — сказал я, Фалес Аргивинянин, — или ты, Клодий, забыл, что сказал нам великий Гераклит? Или забыл ты, как жрец Неизреченного, чье имя — Молчание, поведал нам о поклонении Учителю при Его рождении?[10] Готовься увидеть Самое Истину, Македонянин.

Фома встал и поклонился мне, Фалесу Аргивинянину. «Я более не имею ничего сказать вам, братья, — промолвил он. — Ваша мудрость служит воистину вам маяком. Я иду предварять Учителя».

Как только он ушел, я, Фалес Аргивинянин, призвав таинственное имя Неизреченного,[11] погрузил себя в созерцание Грядущего, и мне дано было увидеть нечто, что легло в основу того, что время принесло мне.

Когда я открыл глаза, передо мной стояла женщина, еще молодая, красивая и с печатью Великой Заботы на лице.

— Учитель призывает вас, иноземцы, — тихо молвила она. Мы последовали за ней, Клодий Македонянин — торопливо, не умея сдерживать порывы горячего сердца, а я, Фалес Аргивинянин, спокойно, ибо разум мой был полон великого холода Ужасающего Познания, данного мне в коротком созерцании грядущего. Холод всего мира нес в себе я — откуда же было взяться теплоте?

Так вступили мы на террасу, освященную луной. В углу ее, в полумраке от тени маслин сидел ОН, УЧИТЕЛЬ. Вот что я видел, Фалес Аргивинянин: Он был высокого роста, скорее худ, простой хитон с запыленным подолом облегал его плечи, босые ноги покоились на простой циновке из камыша, волосы и борода темно-каштанового цвета были расчесаны, лицо худое и изможденное Великим Страданием Мира, а в глазах я, Фалес Аргивинянин, увидел всю Любовь Мира. И понял все, независимо от того, что открыло мне, как посвященному, духовное окружение Учителя.

А Клодий Македонянин уже лежал у ног Учителя и, лобызая их, огласил рыданиями сад и террасу. Рука Учителя ласково покоилась у него на голове. А приведшая нас женщина полуиспуганно глядела на меня, Фалеса Аргивинянина, спокойно стоявшего перед лицом Учителя.

Тихой небесной лаской обнял меня взгляд Учителя Любви воплощенной. Голос, подобно голосу всех матерей мира, сказал мне:

— Садись около, мудрый Аргивинянин. Скажи, зачем ты искал меня? Я не спрашиваю об этом твоего друга… Его рыдания говорят мне все. А ты?

И я, Фалес Аргивинянин, сел одесную Бога, ибо холод всего мира был в разуме моем.

— Я пришел к тебе, Неизреченный, — спокойно сказал я, — и принес тебе привет от того, чье имя — Молчание. Я принес тебе привет от Святилища и Убежища. Я пришел к тебе, дабы потерять все, ибо вот — я ношу в себе холод Великого познания…

— А почему же товарищ твой, потеряв все, несет в себе любовь Великой любви? — спросил меня тихо ОН.

— Он не видел того, что видел я, Неизреченный, — ответил я спокойно.

— И ты, мудрый Аргивинянин, узнал меня, если называешь меня так?

— Тебя нельзя узнать, — ответил я, — узнать можно только то, что тебе угодно явить нам. И вот я ничего не прошу у тебя, ибо я потерял все — и не хочу иметь ничего.

И тихо коснулась моей головы рука ласковая его. Но холод Великого предвидения парил в сердце моем, и я, Фалес Аргивинянин, сидел спокойно.

— Мария, — раздался голос его, — пусть цветом любви божественной, распустившейся в сердце твоем, скажет тебе, кто из сих двух больше любит и знает меня? Глаза женщины вспыхнули.

— Учитель! — едва слышно сказала она. — Любит больше этот, — указала она на Клодия, — а этот… этот… мне страшно, Учитель!

— Даже божественная любовь испугалась твоего великого страдания, Аргивинянин, — сказал Он. — Блажен ты, Аргивинянин, что полно мужества сердце твое и выдержало оно вечный холод познания, имя которому — Великое страдание.

— Учитель! — страстно прервала его женщина. — Но этот, этот, кого ты называешь Аргивинянином, он ближе к тебе!!! Улыбка тронула уста Назарянина.

— Ты верно сказала, Мария, — промолвил Он, — Аргивинянин ближе ко мне, ибо вот ныне он предвосхитил в сердце своем то, что скоро перенесу я. Но он — только человек…

— Итак, Клодий, — обратился Он к Македонянину, — ты идешь за мной?

— Я твой, Учитель! — ответил радостно Клодий.

— Я беру тебя к себе… — И рука Неизреченного властно загасила горящий над челом Клодия Маяк Вечности. — Я загасил крест над челом твоим и возлагаю его тебе на плечи. Ты пойдешь и понесешь слово мое в неведомые страны. Люди не будут знать и помнить тебя: мудрость твою я заменю любовью. Под конец жизни твоей крест, который я возлагаю на тебя, будет твоим смертным ложем, но ты победишь смерть и придешь ко мне. Отныне я разлучаю тебя с твоим товарищем — ваши пути разделены. А ты, Аргивинянин, — обратился ко мне Неизреченный, — ты тоже потерял все… Что же дать тебе взамен?

— Я видел тебя и говорил с тобой — что можешь дать ты мне еще?

С великой любовью покоился на мне взгляд НЕИЗРЕЧЕННОГО.

— Воистину освящена мудрость людская в тебе, Аргивинянин, — сказал ОН ласково, — ты тоже идешь за мной.

— За тобой я не могу не идти, — сказал я, — но я никогда не пойду за теми, кто идет за тобой.

— Да будет, — печально сказал Назарей, — иди, Аргивинянин. Я не гашу Маяка Вечности над челом твоим. Я только возвращаю тебе срок человеческой жизни. Я не беру мудрости твоей, ибо она освящена великим страданием. Носи ее в бездны: куда ты, мудрый, понесешь свой Маяк. Возвратись к Учителю своему и скажи ему, что я повелеваю ему ждать, доколе не приду опять. Не ходи к тому, чье имя — Молчание, ибо вот я всегда с ним. А потом возвратись сюда и переживи конец мой, ибо только конец мой снимет с тебя тяжесть великого холода познания.