— Сыны мудрости лунной! Я ничего не могу сказать, ибо мой треугольник сложен мною к ногам того, кто через день будет вознесен на кресте. Братья по мудрости человеческой, я — ученик Назарея — и не мне говорить о нем.

Безмолвно склонились головы Синедриона перед простой речью Фомы. Скромно и тихо отошел он в сторону. Его место занял я, Фалес Аргивинянин.

— Нам, присутствующим, о премудрости Великого отца мудрости Гераклита радоваться! — так начал я. — Маяк Вечности, горящий над моим челом, Маяк, зажженный Гермесом,[13] Трижды величайшим, осветил мне бездны Космоса, и я, Фалес Аргивинянин, Великий Посвященный Фиванского святилища, постиг великую загадку из Назарета.

Разом встали все двенадцать халдеев и с ними Фома, ученик Назарея, и тот, чей лик был покрыт белым покрывалом, низко поклонился мне.

— Привет великой мудрости Фиванского святилища! — пронесся по залу тихий шепот.

— Но, — продолжал я властно, — постигнутая мной разгадка есть тайна, то тайна не Земли, а тайна Космоса и Хаоса. Вы знаете, что такие истины не могут быть передаваемы, а должны быть постигаемы. И поэтому я молчу. Могу только сказать вас, что холод великого видения оледенил меня и страшная разгадка Космоса и Хаоса разрушила даже любовь мою к великому Маяку Вечности, горящему над моим челом! Я сказал все.

Пораженный и смущенный, вскочили со своих мест халдеи. Раздался снова резкий голос мудрого Даниила:

— Братья! Великие слова мы слышали сейчас, но и они оледенили мое сердце. Что это за страшная тайна, которая охладила могущее сердце Великого Посвященного? Что это за страшная тайна, которая могла пресечь космическую любовь Великого Посвященного? Усугубите осторожность, мудрые халдеи!! А на моем месте уже стоял таинственный третий. Белое покрывало было откинуто, на собравшихся глядели темные, глубокие, как бездна, глаза и смуглое, мудрое, спокойное, как небо полудня Эллады, лицо.

— Великий Арраим,[14] — прошептал Даниил и пал ниц перед посвященным Черных. За ним последовали и остальные, даже Фома преклонил одно колено. Только я, Фалес Аргивинянин, Великий Посвященный Фив, потомок царственной династии Города Золотых Врат, остался неподвижным, ибо, что мне было, носящему в сердце своем великий холод познания, до величия Земли.

— Халдеи, — раздался металлический спокойный, но могучий, как стихия, голос Арраима, — выслушайте меня, — Вы, оставленные ныне вашим покровителем только лицом к лицу со своей мудростью, сами должны найти выход из положения. Великий Посвященный Фиванского святилища Фалес Аргивинянин, познавший истину, не может передать ее вам, ибо истина не передаваема, а постигаема. Вам нужно идти по средней дороге — дороге — дороге абсолютного предания решения на волю Неизреченного. Не помогайте ничему. Пусть совершается воля Единого.

На Иисуса Назарянина, если вы не поняли его разгадки, смотрите как на человека. Уничтожьте все записи о его учении, жизни и делах, ибо, если все это от Неизреченного, то он, Единый, и позаботится о том, чтобы дело его не угасло. А если не от него, то все угаснет, ибо вы сами знаете, что только доброе семя и приносит плод добрый… Поэтому там, в глубине вы и найдете, может быть, разгадку тайны плотника из Назарета…

Тишина охватила собрание, долго думали халдеи, поглаживая длинные бороды.

— Да будет так! — промолвил наконец Даниил. И все как один встали и преклонились еще раз перед Арраимом одни за другим и покинули место собрания.

Теперь, Эмпидиокл, вернемся со мной к началу моего повествования. Как будто желая растопить грешную Землю, пылало солнце. Толпа будто стала ленивее, продолжая идти там, где порой попадались еще кое-какие деревья. Наконец, почти у самой Голгофы толпа подошла к длинному ряду домов, утопающих в зелени роскошных садов. То были дома богатых саддукеев. Около одного из них стояла группа женщин, очевидно, ожидавшая прихода толпы, и между ними — молодой ученик Назарея — Иоанн. Все они окружили высокую, в великом страдании, женщину с плотно закрытым лицом, но сквозь покрывало я узнал глаза Великой Матери Великого, Матери, о которой раз говорил и я, Фалес Аргивинянин. Об этом свидании я расскажу тебе, Эмпидиокл, позже, когда будет к тебе милость Неизреченного, и ты будешь мудрее. Ибо великие тайны поведаю тебе я, старый друг мой, и твой нынешний мозг не в состоянии будет постичь их.

Когда, осенивший всю эту группу, кедр бросил свою гостеприимную тень на лицо божественного осужденного, и когда вместе с тем его осияли дивные глаза его страдающей Матери — Он пошатнулся и упал на одно колено. Послышался смертельный хохот и насмешки толпы, визгливо обрушилась на это брань третьего осужденного и только второй — гигант разбойник — склонился над ним и даже поддержал ода ой рукой край угнетавшего Назаретянина креста.

— Великий Аргивинянин, — раздался около меня тихий голос Арраима, видишь ли ты ранний восход божественного семени на глазах кровожадного разбойника?

Видя обстановку толпы, шедший впереди, центурион подошел ближе. Его суровый взор солдата окинул толпу:

— Иерусалимские свиньи! — зычно сказал он. — Его отдали вам на потеху распять его вы имеете право, но он идет на смерть и я не позволю издеваться над ним. Он изнемог. Его крест больше, чем крест других. Не поможет ли кто-нибудь ему? Толпа оцепенела. Как? Взять крест осужденного? Принять тем самым на себя часть ЕГО позора? Кто из правоверных иудеев мог бы решиться на это?

— Клянусь Озирисом! Ты прав, солдат! — раздался вдруг чей-то громовой голос и сквозь толпу властно протиснулся гигантского роста мужчина с густой, окладистой бородой, — ты прав, солдат! Только гнусные иудеи могут издеваться над страданиями человека, как я слышал, осужденного в угоду богатым. Вставай, друг мой, я понесу крест твой, будь он хоть свинцовым, клянусь Озирисом и Изидой, не будь я кузнец Симоний из Карнака!

И гигант ухватил крест Спасителя и одним взмахом вскинул его себе на плечи. Но глаза его в ту же минуту вскинули огнем изумления.

— Да он на самом деле точно из свинца, — пробормотал он, — как он нес его до сей поры?

— Великий Аргивинянин! — снова послышался около меня голос Арраима, считай внимательно! Разбойник из Финикии, солдат из Рима и грубый кузнец из Египта! Что скажешь ты о великом посеве скромного плотника из Галилеи?

Вдруг толпа женщин была раздвинута чьей-то белой, но властной рукой и около Назаретянина очутился пожилой, высокий, худощавый иудей в роскошной одежде богатого саддукея. Глаза его блистали дикой злобой, он гневно ухватил Галилеянина за плечо и толкал его вперед.

— Иди! Иди! — только и мог он говорить, задыхаясь от злобы и ярости. Кротко, тихо глянул на него Спаситель.

— Привет тебе, Агасфер, — чуть слышно прошептали его окровавленные губы и он, медленно поднявшись из праха, пошел за Симонием, несшим его крест. Пошел тихо, опершись на руку второго разбойника, приветливо протянутую ему.

Шумя и крича, двинулась за ними толпа, двинулась и группа женщин. Около калитки своего роскошного дома остался один Агасфер, продолжая изрыгать хулу и проклятия вслед осужденному.

В одну минуту очутился перед ним Арраим. Я не узнал его. Это не был уже скромный паломник, это не был ученый, поучающий мудрости мудрых халдеев, это был великий первосвященник Люцифера, его огненный слуга, собравший в себе все великое магическое могущество планеты. Неотразимой силой хаоса сверкали его глаза и непередаваемый леденящий ужас сковал тело злобного Агасфера. Медленно, медленно поднялась рука Арраима:

— Агасфер! — как стальная полоса звучал его голос. — Тебе говорю твои же слова: Иди! Иди! Иди! Доколе Он не вернется — вновь иди! От востока на запад лежит путь твой! Иди! Каждое столетие даю тебе три дня на отдых. Пусть вечно работает мозг твой! Иди! Рассматривай, познавай, раскаивайся! Иди! Вот тебе мое проклятье — Арраима, Царя и Отца Черных! Иди! Именем того, чье имя — Молчание, кто есть Великий Первосвященник Неизреченного, говорю тебе Иди!