Танцевала она прекрасно. Вот так стояла мама, Атук рядом с Мылыгроком, и руки ее, словно крылья чайки, порхали над слегка склоненной головой.

Зал громко аплодировал каждому номеру. Чуть ли не каждый танец приходилось повторять. И Нанок думал: «Ну хорошо, я воспринимаю все это открытым сердцем, потому что все это знакомо мне с детства, под гром бубнов я родился и вырос, но что это дает русским, украинцам, грузинам, казахам, якутам — всем тем, кто собрался в этом зале? Они же не притворяются, им и впрямь нравятся эти танцы, уходящие корнями в зарю человечества и, если говорить научно, представляющие еще синтетическое искусство, где песня, слово и танец являют собой одно целое, нерасторжимое. Значит, в этих танцах есть нечто такое, что доходит до сокровенных уголков человеческой души, что они являются всеобщими для всех людей, какого бы происхождения они ни были».

В антракте Нанок пошел за кулисы.

Склонив голову, на стуле сидел Теплилик и тяжело дышал. Артисты выглядели так, словно им пришлось вытаскивать на берег большого кита. «Нелегко им приходится», — подумал Нанок, глядя, как Тагъек с трудом стягивает с себя прилипший к потной спине сценический костюм. Нутетеин молчал, остальные только кивнули, словно бы говоря: рано поздравлять — впереди еще половина концерта.

Начало второго отделения не понравилось Наноку. Квартет девушек пел песни о Чукотке, сочиненные заезжими поэтами.

Тевлялькот объявил выход Нутетеина, и зал встретил старого певца и танцора дружными аплодисментами.

Нутетеин исполнял древний танец чайки.

Как можно передать многозначность каждого движения исполнителя? Этот танец сочинен им, и никто не исполняет лучше его. Даже такие мастера, как уэленец Гоном, чаплинец Каяк или даже солист ансамбля Спартак Теплилик, не могут повторить единственный рисунок танца, который создает на сцене Нутетеин.

И тот, кто живет на берегу холодных морей, понимает и всем сердцем воспринимает этот танец. Он близок и тем, кто сидит в этом притихшем зале, — строителям атомной электростанции, геологам, горнякам, пастухам-оленеводам… Каждому из них не раз приходилось противостоять жестоким ветрам и, одолевая ураган, достигать своего берега.

Несмотря на всю условность, этот танец рожден живой жизнью. Жизнь на берегу моря всегда таит великие опасности. Эскимоса часто уносило на дрейфующем льду, рвало парус на его байдаре. А на берегу ждали близкие и родные, ждали с добычей. Чувство долга, желание достичь родного берега прибавляло силы, и человек одолевал ураган, плыл в спасительную тень высоких скалистых берегов.

Когда, наконец, занавес окончательно закрылся, Нанок почувствовал, как горят его отбитые хлопками ладони. Люди медленно расходились, громко обмениваясь впечатлениями. Приятно было слышать восторженные слова, словно сам Нанок только что был на сцене вместе с ансамблем. Нанок жал артистам руки, поздравлял с успехом. Вот показался Нутетеин, рядом — Зина Канталина и Ирина Вээмнэут.

Они поддерживали старика.

— Уставать я стал, — пожаловался Нутетеин. — Совсем стариком заделался. Раньше после ночи танца я выходил на охоту полный сил, будто заново рожденный. Теперь не то…

Нутетеин занимал однокомнатную квартиру, поразившую Нанока обилием ковров. Усадив старика на диван, девушки принялись хлопотать: поставили электрический чайник, включили телевизор.

— Ванну наливать? — спросила Зина.

— Боюсь, не выберусь потом оттуда, утону, — со слабой улыбкой ответил Нутетеин. — И не успею свою мечту осуществить.

За чашкой чая Нутетеин рассказал о своей мечте.

— Хорошо бы на сцене показать наш праздник кита, — говорил он, прищурившись, словно вглядываясь в свою молодость. — Настоящий праздник кита, без шамана и заклинаний. По правде говоря, на этом празднике шаман никогда не был первым человеком. Главным был тот, кто загарпунил кита, значит, — трудовой человек. И дом большой — клегран — был клуб для настоящих мужчин, сильных, умеющих держать и копье, и гарпун, и ручку ярара.[15] Китовый праздник только начинался в клегране. Главная часть его происходила на виду у всего селения. Быстрые бегали по дорожке, проложенной по галечному берегу. Вот ты, Нанок, бегал в детстве по гальке? О, это совсем не то, что по твердой земле. Надо иметь очень сильные ноги. Зато тренировка хорошая — потом по снегу можно быстро передвигаться, особенно когда за тобой умка гонится… А затем боролись. Сильнейший оставался в кругу до последнего: на то он сильнейший. Прыгали на сырой моржовой коже. Примерно так нынче космонавты тренируются…

— Они тренируются на батуте, — сказала Ирина Вээмнэут. — На резиновой сетке.

— Пусть на резиновой сетке, — согласился Нутетеин, — но суть наша… А к вечеру, когда солнце садилось, начинались танцы и песни. Тогда и женщины входили в круг и устраивались на низкой длинной скамье…

Нутетеин скосил глаза на телевизор. Шла какая-то спортивная передача.

— Вот я говорил нашему балетмейстеру: давай поставим женский сидячий танец, — продолжал Нутетеин, — а он смеется, говорит, такого нет в мире, чтобы человек сидя танцевал… Однако я сам видел по телевизору, как танцевали малайские женщины. Ну точно наши эскимоски или чукчанки — сидят и в лад двигают руками… Ведь танцы — они разные бывают. У одних народов в танце главное это ноги, а у других — руки. В наших тесных ярангах, в нынлю особенно, ногами и не разойдешься — повалишь полог, а то в горящий жирник угодишь. Нет, поставлю танец кита! — твердо заявил Нутетеин. — Вот только настоящего солиста найти. Однако, попрошу, чтобы командировали Теплилика в село. Задание ему такое дать, чтобы загарпунил кита. Вот тогда он сможет исполнить по-настоящему танец кита…

В гостиницу шли молча. На полпути Ирина Вээмнэут, сославшись вдруг на какое-то срочное дело, оставила Нанока и Зину.

Миновав гостиницу, вышли на берег журчащей в темноте речки.

Горячий ураган бушевал между молодыми сердцами, унося слова. Нанок пытался что-нибудь придумать, искал подходящее слово, но не нашел ничего лучшего, как спросить:

— А вы еще долго здесь пробудете?

— Послезавтра в Певек, а оттуда, может быть, в Анадырь, — ответила Зина. — Собираемся на гастроли в Москву… А вы когда домой?

— Мне еще надо на прииск «Кукэвээм», — ответил Нанок. — Вернусь в Анадырь и — в Данию…

— В Данию? — удивилась Зина. — А что там делать?

— В командировку. Выставку туда везут, а я, значит, при ней.

Он почувствовал, что она ищет его руку.

Зина взяла холодными, озябшими пальцами ладонь Нанока и сказала:

— У вас теплые руки…

— Да я их в кармане держал, — почему-то сказал Нанок.

Зина взяла вторую руку. Она грела руки, а Нанок едва сдерживал себя, чтобы не обнять ее. Он долго молчал, совершенно сбитый с толку.

— Я получила все ваши письма, — сказала Зина, — А когда уезжала сюда, просила нашу администраторшу Серафиму Григорьевну, чтобы она пересылала все остальные письма… Спасибо… тебе, Нанок.

Зина поцеловала его.

Закружилась голова так, что, не будь рядом Зины, Нанок свалился бы с высокого обрыва в реку.

Когда первое волнение прошло и Нанок обрел какую-то уверенность, он сказал:

— Как хорошо, что я загарпунил кита…

— Тогда исполни танец кита! — со смехом сказала Зина.

— Я такой сейчас счастливый, что готов загарпунить еще парочку китов!

Им было хорошо. Внизу, под обрывом, текла древняя чукотская река, описанная во всех подробностях великим путешественником Богоразом. Позади шумел большой поселок Билибино, светились огни электросварки на площадке атомной электростанции.

— Мне всегда казалось, что это придет ко мне по-другому, — тихо произнесла Зина. — Не знаю точно как, но не думала, что случится именно так вот…

— Наверное, у всех это бывает неожиданно, — сказал Нанок и вдруг вспомнил про свою суженую Марину Симиквак. Немного подумав, он продолжал: — Хотя вот, например, у меня была предназначенная именно мне девушка. Родители наши сговорились, когда и я и Марина еще были в таком возрасте, что ни «папа» ни «мама» толком не могли выговорить. Росли вместе и считались женихом и невестой, когда были пионерами.