— Только ты замечаешь что-то подобное, — сказал я, когда снова опустил голову. — Ты всегда видишь мир не так, как другие. Это одна из черт, что я люблю в тебе. Искательница приключений, которую я встретил, когда мне было пять.

Хватка Поппи на моей руке усилилась.

— Моя бабушка всегда говорила, что небеса выглядят так, как ты хочешь. — Из-за печали в ее голосе у меня перехватило дыхание.

Она вздохнула.

— Любимое место бабушки было под нашим вишневым деревом. Когда я сижу там и смотрю на ряды деревьев, затем поднимаю голову на черное как смоль небо, я иногда задумываюсь, сидит ли она под тем же деревом на небесах, глядя вдоль вишневых деревьев, как мы, на черное небо.

— Я уверен, что так и есть, Поппи. И она улыбается, глядя на тебя, как и обещала.

Поппи вытянула руку и взяла яркий розовый цветок. Она приподняла руку перед собой, уставившись на цветок в своей ладони.

— Бабушка всегда говорила, что лучшее в жизни умирает быстро, как вишневые цветки. Потому что нечто такое прекрасное не может длиться вечно и не должно. Оно живет краткий миг, чтобы напомнить нам, как драгоценна жизнь, прежде чем угасает так же быстро как появилось. Она говорила, что своей краткой жизнью, это учит нас большему, чем то, что находится рядом всегда.

Мое горло начало сжиматься от боли в ее голосе. Она подняла голову.

— Потому что ничто такое идеальное не может жить вечно. Как, например, падающие звезды. Мы видим обычные звезды над собой каждую ночь. Большинство людей принимают их как должное, даже забывают, что они есть. Но если человек видит падающую звезду, он запоминает этот момент навсегда, он даже загадывает не нее желание.

Она сделала глубокий вдох.

— Они пролетают так быстро, что люди наслаждаются кратким мгновением, что они были с нами.

Я чувствовал, что слезы упали на наши соединенные руки. Я был в замешательстве, неуверенный, почему она говорила о таких грустных вещах.

— Потому что чему-то настолько идеальному и особенному суждено исчезнуть. Это развеется на ветру. — Поппи приподняла вишневый цветок, что все еще был в ее руке. — Как этот цветок. — Она бросила его, и порыв ветра унес цветок. Сильный поток воздуха понес его к небу, все выше и выше над деревьями.

Он исчез с нашего поля зрения.

— Попии... — я начал говорить, но она перебила меня.

— Может, мы как вишневые цветки, Рун. Как падающие звезды. Мы так молоды, а любили так сильно и так ярко, что, может быть, должны просто исчезнуть. — Она показала на рощу позади нас. — Слишком сильная красота — быстрая смерть. Наша любовь жила достаточно долго, чтобы вынести урок. Показать нам, на какую любовь мы способны.

Мое сердце ухнуло в желудок. Я повернул Поппи лицом к себе. Опустошенный взгляд на ее красивом лице резал меня на месте.

— Послушай меня, — сказал я, чувствуя панику. Обхватив лицо Поппи руками, я пообещал: — Я вернусь к тебе. Переезд в Осло не навсегда. Мы будем болтать каждый день, переписываться. Мы все еще будем Поппи и Руном. Ничто не разрушит это, Поппи. Ты всегда будешь моей, всегда будешь владеть половинкой моей души. Это не конец.

Поппи шмыгнула носом и сморгнула слезы. Мой пульс ускорился от страха, что она решит отказаться от нас. Потому что мне бы это не пришло в голову. Между нами еще ничего не кончено.

Я сделал шаг ближе.

— Между нами ничего не кончено, — сказал я яростно. — Навеки, Поппимин. Навечно и навсегда. Ничего не закончится. Ты не можешь думать о таком. Не о нас.

Поппи встала на цыпочки и отразила мою позу, обхватив своими руками мое лицо.

— Ты обещаешь мне, Рун? Потому что ты должен подарить мне еще сотни поцелуев. — Ее голос был робким и застенчивым... и в нем проскальзывал страх.

Я рассмеялся, чувствуя, как страх рассеивается из моего тела, и облегчение занимает его место.

— Обещаю. Я подарю тебе больше тысячи. Я подарю тебе две или три, или даже четыре.

Радостная улыбка Поппи успокоила меня. Я целовал ее медленно и нежно, держа ее так близко, как мог. Когда мы отстранились, глаза Поппи распахнулись, и она произнесла:

— Поцелуй номер триста пятьдесят четыре. С моим Руном в вишневой роще... и мое сердце почти взорвалось.

Затем Поппи пообещала:

— Все мои поцелуи твои, Рун. Никто не сможет прикоснуться к этим губам, кроме тебя.

Я коснулся ее губ своими еще один раз и повторил ее слова.

— Все мои поцелуи твои. Никто не сможет прикоснуться к этим губам, кроме тебя.

Я взял ее за руку и повел к нашим домам. Свет в моем доме еще горел. Когда мы подошли к подъездной дорожке дома Поппи, я наклонился и поцеловал ее в кончик носа. Перемещая рот к ее уху, я прошептал:

— Дай мне час, и я приду к тебе.

— Ладно, — прошептала Поппи в ответ. Затем я подпрыгнул, когда она нежно положила ладонь на мою грудь. Поппи сделала шаг ближе. Серьезное выражение на ее лице заставило меня нервничать. Она уставилась на свою руку, затем медленно провела пальцами по моей груди и вниз к моему животу.

— Поппимин? — спросил я, неуверенный, что происходит.

Не говоря ни слова, она убрала свою руку и пошла к двери. Я ждал, что она обернется и объяснит, но она не сделала этого. Она прошла через открытую дверь, оставляя меня прикованным к месту на подъездной дорожке. Я все еще мог ощущать тепло от ее руки на своей груди.

Когда свет на кухне Личфилдов включился, я повернул к своему дому. Как только я дошел до двери, я заметил гору коробок в коридоре.

Они, вероятно, собрали вещи и прятали их от меня.

Проходя мимо них, я заметил маму с папой в гостиной. Папа позвал меня по имени, но я не откликнулся. Я вошел в свою комнату, а он остановился позади меня.

Я двинулся к тумбочке и начал собирать все, что хотел взять с собой, особенно наше с Поппи фото в рамке, которое я сделал прошлым вечером. Когда я рассматривал фотографию, мой желудок сжался от боли. Если это было возможно, я уже скучал по ней. Скучал по дому.

Скучал по своей девочке.

Чувствуя, что папа все еще стоит позади меня, я сказал тихо:

— Я ненавижу тебя за то, что делаешь это со мной.

Я заметил, что он сделал резкий вдох. Развернулся, и увидел, что мама стоит рядом с ним. Шок отпечатался в выражении ее лица, как и у папы. Я никогда так плохо к ним не относился. Я любил своих родителей. И никогда не понимал, как подростки могут не любить их.

Но теперь я понимал.

Я ненавидел их.

Никогда прежде я не чувствовал такой ненависти к кому-либо.

— Рун... — начала мама, но я сделал шаг вперед и перебил ее.

— Я никогда не прощу вас за то, что сделали это со мной. Я так сильно ненавижу вас обоих прямо сейчас, что не могу даже стоять рядом с вами.

Я был удивлен резкостью своего голоса. Он был хриплым, наполненным злостью, что нарастала во мне. Злостью, которою я даже не думал, что можно чувствовать. Знаю, что для большинства людей я казался угрюмым, замкнутым, но на самом деле я редко злился. Сейчас мне казалось, что я создан из нее. Только ненависть бежал по моим венам.

Ярость.

Глаза мамы были переполнены слезами, но первый раз в жизни мне было все равно. Я хотел, чтобы они чувствовали себя так же плохо, как и я сейчас.

— Рун... — сказал папа, но я повернулся к нему спиной.

— Во сколько мы уезжаем? — рявкнул я, прерывая то, что он хотел сказать.

— Мы уезжаем в семь утра, — проинформировал он меня тихо.

Я закрыл глаза. У меня оставалось только несколько часов с Поппи. Через восемь часов я оставлю ее позади. Оставлю все позади кроме этой ярости. Уверен, она будет путешествовать со мной.

— Это не навсегда, Рун. Тебе станет легче. Ты встретишь кого-то еще. Ты будешь двигаться дальше...

— Нет! — взревел я, повернулся и бросил лампу с моей тумбочки через всю комнату. Стеклянная колба разрушилась при ударе. Я тяжело дышал, сердце быстро билось в груди, когда я сердито смотрел на своего папу. — Не смей больше говорить ничего подобного! Я не буду двигаться дальше без Поппи. Я люблю ее! Ты понимаешь это? Она мое все, а ты отрываешь нас друг от друга. — Я заметил, как его лицо побледнело. Я сделал шаг вперед.