– А где кузнецы?

– Кузнецы в Кагальник сошли... Ну, идем... Я тоже, бывает, хожу на могилки. Тишь, птахи поют, – сказал Фрол.

Степан поглядел на него.

– Я не за тем, – сказал он, почему-то вдруг застыдившись, что был на могилах: не захотел равнять себя с братом.

– Я ведаю – ты не за тем, – просто ответил Фролка.

– А за чем?

– За родительским благословеньем... Ить дело затеял какое! Нельзя без того...

– Дурак! – оборвал Степан. – Ну, пойдем.

Фрол с обидой моргнул, но покорно пошел вместе с братом.

За станицей в степи бродили сотни заседланных коней. Боба с Наливайкой и с ближними казаками сидели уже в курене Фролки. Табачный дым валил из окошка, как из трубы. По улицам и над берегом Дона кучками собрались запорожцы. Стоял громкий говор, слышались выкрики, песни.

Степан шел, размахивая руками, широко расставляя ноги. Фролка, чуть приотстав от него, вел под уздцы его коня. У самых ворот Степан повернулся к брату.

– Брось, не серчай. Я ведь так...

– Да уж ладно, чего там! – застенчиво отозвался Фролка. – Иди к столу, тебя ждут. Я коня поставлю...

– Чи здоров, Стенько! – крикнул Боба, поднявшись навстречу Степану. – Четыреста конных привел тебе в допомогу!

Казачье войско шло с Дона на Волгу по Иловле. Неширокая река была переполнена челнами и ладьями. Вдоль берега двигался конный и пеший люд, скрипели телеги с войсковым и личным казацким добришком.

Конные казаки ехали впереди дозорами, расходясь далеко по обоим берегам реки, оберегая все войско от внезапного нападения.

Берега реки сверкали золотыми головками одуванчиков в сочной и яркой весенней зелени. Позади войска везли обоз с солониной, крупой и хлебом, гнали стада овец, оглашавших окрестность оглушительным блеянием.

Трава поднялась уже выше колен. Майское солнце в полдень сильно припекало, и пешие разинцы старались идти в тени, по опушке берегового леса.

Разин вместе с запорожцами нагнал свое войско вблизи самой переволоки челнов. Он опередил растянувшийся караван. Хозяйским взглядом подметив усталость лошадей, атаман указал согнать с телег ленивых пешеходов и подмазать колеса возов. Он посадил на резвых коней кашеваров и отправил их вперед, чтобы на переволоке готовили дневку. Сам проскакал к голове войска, переправился на коне вплавь через реку, объехал конные дозоры.

Слух о том, что батька идет вместе с войском, заставил всех подтянуться.

Войско встречало его приветом. Махали с челнов шапками, шутливо звали к себе:

– Батька! Айда на челне, веселее! Давай погребись, мы пристали!

– Тю вы, косорукие черти! Не атаманская справа лопатой махать! [Лопата – на донском и волжском наречии – весло ]

Степан Тимофеевич отшучивался.

Серебряков, седобородый сухой казак, держась в седле восемнадцатилетним парнем, прискакал навстречу Степану.

– Атаман, у нас прибыль! Наехали мы на волжских дозорных атамана Алешки Протакина. Тысячу конных привел он к тебе.

– Не брешут?

– Я дозор наперед посылал. Лежат. Кашу варят, коней кормят. Далече шли. Сказывают – письмо твое получили. Ужо будут к нам.

На переволоке уже дымили костры кашеваров.

Дозоры маячили по долине на лошадях.

Прокопченные войсковые котлы, подвешенные на треногах, начинали распространять смачный запах вареного мяса. Любители рыбы уже заходили в челнах с неводами...

Атаманский шатер раскинули на пригорке. Степан Тимофеевич сидел с Бобой. Еремеев, Наумов, Серебряков, Тимофеев, Минаев и станичные атаманы были заняты каждый своим делом.

Атаманский кашевар, взятый вместо Тимошки, запалив костер, варил пищу для атамана.

Боба рассказывал Разину, как запорожцы приняли его письмо. Дорошенко с Сирком были готовы соединиться с разинцами, просили назначить место, где бы лучше сойтись им с войсками. Им была по сердцу думка о едином казацком войске, о единой казачьей державе от Буга до Яика.

– А чи не хотят они меня обдурить? Как ты скажешь, братику Боба? Чи не хочет он, чертов твой Дорошенок, сесть за гетмана надо всей той казацкой державой?! Может, Сирко атаман и добрый, а Дорошенку я веры не маю чего-то! – возразил Степан.

– Чекай, Стенько. Пошто ты гетману Дорошенку не маешь виры? Вин дуже добрый казак!

– А бес его знает. Чего-то не верю. Он, сдается мне, как другой Бруховецкий {Прим. стр. 35 } – в бояре хочет. У него дюже панская хватка... Чего-то с султаном путлякает... Нет, мы трохи покуда еще почекаймо. А там как мы сильны будем, то и сустренемся вкупе, – задумчиво говорил Степан.

В кустах возле самого атаманского шатра завязался тем часом какой-то спор.

– Эй, батька! – позвал атаманский кашевар. – Лазутчика я изловил. Схоронился в кусты да глядит, будто волк, на тебя скрозь полог.

Кашевар вытащил из кустов невысокого, коренастенького мужичишку в лаптях и в посконных портах и рубахе.

– Пусти! Ну, пусти! – огрызался тот, отбиваясь.

– Пусти-ка его, – приказал атаман. – Отколе ты? Чей? – спросил он мужика.

– А ничей! Сам свой я да божий! – бойко ответил мужик.

– Боярский лазутчик, чай, шиш! – крикнули из толпы казаков, услыхавших возню и теперь окруживших шатер атамана.

– В глаза тебе плюнуть за экое слово! Какой же я шиш! – разозлился мужик.

– А пошто ты залез в кусты?! – взъелся кашевар.

– Ватамана смотреть. Родом-то я, вишь, с Нижегородчины, князей Одоевских вотчины...

– А на что же князьям Одоевским наш атаман? – снова кто-то из казаков, забавляясь, перебил мужика.

– Дура! Каким князьям? Князя мы на воротах повесили, а сами пошли праведна ватамана искать: к Алехе Протакину, к Василию Лавреичу Усу и к тебе, ватаман честной, – поклонился мужик Разину.

– А на что вам во все концы посылать? Шли бы разом сюда. Наш атаман удал и богат, всем Доном владает! – сказал молодой кашевар.

– Наш атаман прошлый год персицка царя покорил, караваны купецкие разбивал, воевод казнил, а царь ему милость дал, – подхватили собравшиеся казаки.

– А ныне наш атаман казацкое царство ладит от Буга до Яика, всех беглых зовет! – подойдя, подхватил Еремеев.

Тот мотнул головой.

– Пошто к вам! К Василию Лавреичу, мыслю я, наша дорога.