- Отмените прием на вторую половину дня. - Потом вернулся на свой стул, где мне его не было видно. Стало очень тихо. Кабинет звуконепроницаем. Я спросил:

- Как по-вашему, почему Лоун разрешил мне жить с ними так долго, если я не мог делать то, что другие?

- Может, ты мог.

- О, нет, - уверенно ответил я. - Я часто пытался. Я был силен для своих лет и умел держать язык на замке, но в остальном, думаю, ничем не отличался от своих ровесников. Не думаю, что и сейчас отличаюсь. Разве что появились отличия, потому что жил с Лоуном и детьми.

- Какое это имеет отношение к "Бэби три года"? Я посмотрел на серый потолок.

- Бэби три года. Бэби три года. Я подошел к большому дому с извивающейся подъездной дорогой, которая проходит словно под театральным шатром. Бэби три года. Бэби...

- Сколько тебе лет?

- Тридцать три, - ответил я и в следующее мгновение вскочил, словно кушетка обожгла меня, и направился к двери.

Стерн схватил меня.

- Не глупи. Ты хочешь, чтобы у меня пропал целый день?

- А мне какое дело? Я заплатил.

- Хорошо, решай сам. Я вернулся.

- Мне это не нравится.

- Отлично. Уже теплее.

- Почему я сказал "тридцать три"? Мне не тридцать три, мне пятнадцать. И еще одно...

- Да?

- Относительно "Бэби три года". Я сказал это, да. Но когда вспоминаю, мне кажется, что это не мой голос.

- Как тридцать три - не твой возраст?

- Да, - прошептал я.

- Джерри, - мягко сказал он, - тебе нечего бояться. Я понял, что дышу учащенно. Собрался. И ответил:

- Мне не нравится вспоминать, что я говорю чьим-то голосом.

- Послушай, - сказал он. - Психоанализ не совсем то, что обычно считают. Когда я погружаюсь в мир твоего сознания - вернее, когда ты сам в него погружаешься, - этот мир не так уж отличается от так называемого реального мира. Вначале так не кажется, потому что пациент приходит со множеством фантазий, иррациональностей и причудливых испытаний. Но все живут в таком мире. Когда один из древних мудрецов сказал, что "правда необычней вымысла", он имел в виду именно это.

- Куда бы мы ни пошли, что бы мы ни делали, мы окружены символами, такими знакомыми предметами, что не видим их, не замечаем, даже если на них смотрим. Если бы кто-нибудь мог точно рассказать, что видел и о чем думал, пройдя десять футов по улице, мы получили бы невероятно странную, туманную и искаженную картину. И никто не смотрит на окружающее внимательно, пока не оказывается в таком месте, как этот кабинет. И неважно, что здесь человек смотрит на события прошлого. Он видит их яснее просто потому, что старается увидеть.

- Теперь вернемся к тридцати трем годам. Обнаружить, что у тебя чужие воспоминания, - это самое сильное потрясение. Эго для человека слишком важно, чтобы он смирился с этим. Но подумай: все твое мышление происходит в зашифрованном, закодированном виде, и ключ у тебя только к десятой части. И вот ты столкнулся с закодированным участком, который вызывает у тебя отвращение. Неужели неясно, что найти ключ можно только одним способом? Перестать избегать этого участка.

- Вы хотите сказать, что я.., начал вспоминать то, что в чужом сознании?

- Похоже на то. Попробуем разобраться.

- Хорошо. - Меня затошнило. Я страшно устал. И неожиданно понял, что и тошнота, и усталость - все это средства сбежать.

- Бэби три года, - сказал Стерн.

Бэби три, мне тридцать три, я, ты, твою, Кью.

- Кью! - заорал я. Стерн ничего не сказал, - Послушайте, не знаю почему, но мне кажется, я могу добраться. Но не таким путем. Не возражаете, если я попробую что-то другое?

- Ты у нас врач, - ответил он. Я рассмеялся. И закрыл глаза.

***

Сквозь изгородь казалось, что окна и карнизы дома подпирают небо. Раскинулись зеленые газоны, аккуратные и чистые, и цветы выглядели так, словно боятся потерять лепестки, чтобы не стало грязно.

Я шел по подъездной дороге в ботинках. Пришлось надеть ботинки, и ноги у меня не дышали. Мне не хотелось идти в этот дом, но нужно было.

Я поднялся по ступеням между большими белыми колоннами и посмотрел на дверь. Хотелось бы посмотреть сквозь нее, но она слишком белая и толстая. Над ней окно в форме веера, впрочем, слишком высоко, и окна по обе стороны, но в них вставлены цветные стекла. Я постучал в дверь, оставив на ней грязный след.

Ничего не произошло, и я постучал снова. Дверь открылась, в ней стояла худая высокая цветная женщина.

- Чего тебе нужно?

Я сказал, что хочу увидеть мисс Кью.

- Ну, мисс Кью не хочет видеть таких, как ты, - ответила женщина. Она говорила слишком громко. - У тебя грязное лицо.

Я начинал сердиться. Мне и так не хотелось приходить сюда, приближаться к людям, идти днем и все такое. Я сказал:

- Мое лицо не имеет к этому никакого отношения. Где мисс Кью? Иди и найди ее. Она ахнула.

- Ты не смеешь со мной так разговаривать!

Я ответил:

- Я вообще не хочу с тобой разговаривать. Впусти меня. - Мне захотелось, чтобы тут оказалась Джейни. Джейни смогла бы ее передвинуть. Но приходится управляться самому. Женщина захлопнула дверь, прежде чем я смог ее выругать.

Поэтому я начал колотить ногой. Для этого башмаки как раз очень хороши. Немного погодя она неожиданно снова распахнула дверь. Я едва не упал. У женщины в руках была метла. Она закричала на меня:

- Убирайся отсюда, подонок, или я вызову полицию! - Она толкнула меня, и я упал.

Встал с крыльца и бросился к ней. Она отступила и ударила метлой, но я успел заскочить внутрь. Женщина с криком гналась за мной. Я отобрал у нее метлу, и в это время кто-то сказал:

- Мириам! - Сказано это было гусиным голосом. Я застыл, а женщина впала в истерику.

- О, мисс Алишия, вы только посмотрите! Он убьет нас всех. Вызовите полицию! Вызовите...

- Мириам! - снова послышался гусиный возглас, и Мириам замолчала.

На верху лестницы стояла женщина с красным лицом, в платье с кружевами. Она выглядела старше своего возраста, может, потому, что слишком плотно сжимала губы. Я подумал, что ей тридцать три года - тридцать три. У нее были злые глаза и маленький рот.

Я спросил:

- Вы мисс Кью?

- Да. Что значит это вторжение?

- Я должен поговорить с вами, мисс Кью.

- Не говори "должен". Выпрямись и расскажи, в чем дело.