Ухмыльнулся чародей, за работу взялся.

Три золотых блюда пристроил возле самых могил. Не абы как, со смыслом. Вот только смысл этот от мужиков ускользнул. Что-то мерил чародей, что-то высчитывал. Уложив, наконец, блюда, насыпал в каждое по горсти пареной ржи. Сверху по кубку золотому поставил. Бормоча заговор, наполнил чаши варевом вонючим.

Деловито работал, точно князю на стол накрывал. Только однажды замешкался, когда из леса вдруг сова вылетела и, усевшись на оградку, принялась наблюдать за людской вознёй. Мужики-то из-за близости мертвецов на такую мелочь внимания не обратили, а вот чародей заметно напрягся. Мешала ему птица ворожить. То и дело оглядывался на неё.

Тем временем начало темнеть. Мужики забеспокоились, уже и пожалели, что за чародеем увязались. Но тот как раз закончил и к великому их облегчению отступил ближе к селу.

Три серебряных блюда улеглись на тропе, по какой на погост провожают. Овса чародей насыпал, кубки серебряные водрузил с ещё более вонючим зельем. Теперь он и сам торопился. Сумерки сгущались, а вредная сова, перелетев на ветку, зыркала глазищами на людей. Быстро пробубнив заговор, чародей отвёл всех к околице, уже опустевшей — народ не стал дожидаться, попрятался по домам.

В пяти шагах от крайнего дома нашлось место для трёх медных блюд с медными же чашами. Сюда пошёл ячмень, а варево так смердело, что и впрямь уверовать было можно, что отгонит оно упырей. Даже сова вроде как фыркнула.

— Золото бери, серебром обожгись, от меди гори… — начал чародей. — С золота ешь, с серебра давись, с меди уберись…

И что-то ещё в таком роде бубнил, пока совсем не стемнело. Сова, дослушав заговор до конца, убралась в лес, а мужики поспешили укрыться в доме старосты. Хоть гость и заявил, что дальше околицы мертвецы не пройдут, проверять его слова сидючи на завалинке никто не решался.

Перемены селяне сразу почувствовали. Не было на сей раз ни хруста, ни чавканья, ни вздохов протяжных. Сразу вой поднялся многоголосный. Так волки голодные перекликаются.

— Золото из могил позвало, — пояснил чародей.

Он пристроился возле печи и казалось совсем не испытывал страха. Даже будто бы со сном боролся. Мужики же напряглись. Сжали колья, к щелям припали, пытаясь разглядеть угрозу. Ничего в лунном свете не мельтешило, но у страха глаза велики. Кому-то что-то чудилось, мерещилось. От щелей то и дело доносились сдавленные охи.

Между тем вой преобразился. Стал переливистым, точно беседа промеж мертвецов завязалась. Спорили они о чём-то или сговаривались? Мужики к гостю головы повернули, ожидая мудрого слова.

— Серебро с погоста выманивает, — успокоил тот.

Жило не выдержал, ругнулся тихо. Взглянув на дрожащие руки, понял, что боец из него сейчас никудышный. Ещё раз ругнулся и вдруг улёгся на пол.

— Чтоб я ещё хоть раз ушкуйничать с новгородцами пошёл? — пробормотал он. — Да в глаза плюну всякому, кто заикнётся об этом.

Полчаса спустя в долетающих звуках вновь произошла перемена. Сперва вой приблизился к селу, набрал мощь. Потом вдруг захлебнулся. С окраины долетел пронзительный визг, словно кабанчик вырвался из рук мясника и носится по двору, ища спасительную лазейку.

— Медь успокаивает, — всё так же ровно сказал чародей.

Визг смолк. Тишина накрыла село… мёртвая тишина, которая отнюдь не убавила страха. Некоторое время только шёпот селян наполнял тесное помещение.

— Всё! — выдохнул гость.

Приподнялся, опираясь на посох, предложил:

— Пошли, посмотрим, что вышло.

— Да ты что? — испугался староста. — Давай рассвета обождём.

— Ну, как знаешь, — пожал тот плечами. Опустился обратно и, прислонившись к печной стенке, задремал.

Утром отправились принимать работу. Село вырядилось как на праздник, хотя в окончательное избавление пока мало кто верил. Чародей нарочно приотстал, давая людям возможность самим увидеть итоги ночной волшбы.

На околице нашли медную утварь помятую и поломанную, словно топорами её кромсали. Зерно валялось повсюду, пережёванное, сплюнутое. Гость довольно хмыкнул, мол, не ошибся в средстве.

На тропе несколько зёрнышек овса нашли, да три кусочка серебра лежали, точно застывшие росинки. Поднять их не решились, хотя пришлый чародей и заверил, что для оберегов лучшего серебра не сыскать.

Золотая посуда вовсе бесследно пропала.

Могилы запечатанными оказались. Ни волоска из земли не торчало. Сама земля словно приглажена. Только колья давешние как полагается, холмики могильные венчали.

Всё! Упокоились мертвецы.

На радостях мужики опять за разносолами в погребки полезли. Брагу достали, мировую ссыпушку решили устроить. Но благодетель от еды-питья отказался. Получив законных семь гривен, отправился дальше.

— К полнолунию успеть бы, — бросил он вместо прощания.

Ушёл странник. Мужики, выпив, разговорились. Страхи вспомнили.

— Не надул чародей-то? — с сомнением произнёс Кадка, осушив которую уж за день кружку. — Может, на время успокоил только? А ну как полезут вдругорядь? Чекмень, он и при жизни упрямством отличался.

— Чего зря гадать? — Вьюн нацедил ему браги. — Ночью и узнаем.

Ночь прошла тихо, но спать никто не ложился. Ещё не скоро селу предстояло к обычной жизни вернуться.

На лесной поляне Рыжий раскладывал утварь по трём кучкам. Одну возле себя громоздил, остальные против двух вурдов. Те сидели на траве не слишком довольные.

— И всей работы на неделю, — подбадривал приятелей Рыжий. — Пугнуть хорошенько и готово.

— Ну, это ты щёки надувал, — ворчал Власорук. — Нам-то пришлось покопаться в могилах, да бегать по селу каждую ночь. А на кой ляд мне это серебро-золото? Чего с ним делать-то? Лучше бы ты мёдом откуп взял. Или пивом.

Его молодой приятель приложил золотое блюдо к груди, а серебряное к спине и заметил:

— Броню смастерить можно. На кожу нашить, милое дело.

— Угу, а грааль на голову вместо шлема наладить, — буркнул Власорук, пошкрябав когтем узор.

Он приложил кубок к макушке и, вздохнув, бросил обратно. Из кучи в ответ звякнуло.

— Положим, мне тоже не сладко пришлось, — Рыжий взялся раскладывать гривны. — Я-то, в отличие от вас, мертвецов до жути боюсь. А тут, как сова появилась, сразу Кулька вспомнил. Предупреждал он меня: «Не рядись, говорил, в нежить, накличешь ненароком».

— Какая сова? — Власорук почесал пузо, точно отобедать той птицей собрался.

— А бес её знает. Но только я представление начал, она и явилась. Следила будто за мной. Жуть!

Он повертел в руке последнюю гривну.

— Вот чёрт! Одна лишняя получается.

— Пойди, верни людям, — предложил Быстроног.

— Но-но! — возмутился Рыжий. — Если вы, колючки овражные, понятия не имеете в ценностях человеческих, так я лучше себе заберу.

— Нет уж, — возразил Власорук. — Договорились поровну, так дели теперь.

Едва успев сказать, он вдруг подпрыгнул, словно ужаленный, и кувыркнулся в сторону. Мерзкая тварь размером с лисицу или чуть больше, бросилась на него из высокой травы.

Быстроног не растерялся, приложил по морде тем, что было в руках. Серебряное блюдо отозвалось гулом. Тварь отлетела на сажень-другую, но ущерба не понесла. За мгновение перед новым броском все трое успели её рассмотреть.

Мерзкая — не то слово. Жутью неземной повеяло от бестии. Каждый пупырышек на её склизкой коже, казалось, яд источал. Хвост раздвоенный полоскался в траве, добавляя цепенящего страха. А зубы…

— В здешних лесах такие не водятся, — заметил Быстроног, вытаскивая нож.

— А в каких водятся? — хмыкнул Власорук.

Глянув на лес, словно оценивая возможности дебрей породить подобных уродов, закричал:

— Да там их целая стая!