И он стал дочитывать воззвание:

«Евреи распяли своего царя, и с тех пор они блуждают по всему свету. Французы гильотинировали своего короля, и они будут рассеяны по лицу земли.

Дано в Бланкенбурге 25 августа 1799 года, в день наших именин, в шестой год царствования нашего.

Подписано: Людовик».

Молодые люди переглянулись.

— Quos vult perdere Jupiter dementat! note 11 — воскликнул Морган.

— Да, — согласился председатель, — но когда те, кого Юпитер хочет погубить, олицетворяют собой возвышенный принцип, надобно их защищать не только от Юпитера, но и от них самих! Когда на Аякса обрушились гром и молнии, он уцепился за утес и вскричал, грозя небу кулаком: «Я спасусь наперекор богам!»

Потом он повернулся к посланцу Кадудаля:

— А как откликнулся на это воззвание твой генерал?

— Да, пожалуй, так же как и вы. Он наказал мне разыскать вас и спросить, решитесь ли вы держаться наперекор всему на свете, наперекор самому королю!

— Черт возьми! — вырвалось у Моргана.

— Мы уже решились! — ответил председатель.

— Ну, значит, все хорошо, — сказал крестьянин. — Вот настоящие имена наших новых вождей, а вот их боевые прозвища. Генерал советует вам в письмах обходиться одними прозвищами. Так он делает, когда заходит речь о вас.

— Есть у тебя список? — спросил председатель.

— Нет. Меня могли арестовать и захватить его. Пишите, я буду вам говорить.

Председатель сел за стол, взял перо и под диктовку ван-дейского крестьянина написал следующие имена:

«Жорж Кадудаль — Иегу, или Круглоголовый; Жозеф Кадудаль — Иуда Маккавей; Лаэ Сент-Илер — Давид; Бюрбан-Малабри — Удалец; Пульпике — Королевская Резня; Бонфис — Сокрушитель; Данферне — Шпора; Дюшейла — Корона; Дюпарк — Грозный; Ларош — Митридат; Пюисей — Белокурый Жан».

— Вот они, преемники таких героев, как Шарет, Стофле, Кателино, Боншан, д'Эльбе, де Ларошжаклен и Лескюр! — воскликнул один из братьев.

Бретонец повернулся к нему:

— Если они дадут себя ухлопать, как те, что были до них, то какой будет от них толк?

— Хорошо сказано, — заметил Морган. — Итак…

— Итак, как только наш генерал получит ваш ответ он, снова возьмется за оружие.

— А если бы мы дали отрицательный ответ? — послышался голос.

— Тем хуже для вас! — усмехнулся крестьянин. — Как бы то ни было, восстание назначено на двадцатое октября.

— Ну что ж, — произнес председатель, — благодаря нам генерал сможет уплатить жалованье своему войску за первый месяц. Где у тебя расписка?

— Вот она, — отвечал крестьянин, вынимая из кармана листок бумаги, на котором значилось следующее:

«Получена от наших южных и восточных братьев на нужды и на благо общего дела сумма в…

Жорж Кадудаль, главнокомандующий роялистской армией Бретани».

Оставалось только заполнить пробел.

— Ты умеешь писать? — спросил председатель.

— Уж несколько слов нацарапаю.

— Ну, так пиши: «Сто тысяч франков».

Бретонец написал, потом протянул листок председателю:

— Вот вам расписка, — сказал он, — а где деньги?

— Наклонись и подними мешок, который у твоих ног, там шестьдесят тысяч франков.

Потом председатель обратился к одному из монахов:

— Монбар, где остальные сорок тысяч?

Монах открыл шкаф, вынул оттуда мешок, немного поменьше привезенного Морганом, но тоже достаточно внушительный.

— Вот сумма полностью, — заявил монах.

— Теперь, мой друг, — проговорил председатель, — поешь и отдохни, а завтра — в путь!

— Меня там ждут не дождутся, — возразил вандеец, — я поем и посплю в седле. Прощайте, господа! Храни вас Бог!

И он направился к выходу.

— Постой, — окликнул его Морган. Посланец Кадудаля остановился.

— Еще одна новость! — продолжал Морган. — Передай генералу Кадудалю, что генерал Бонапарт покинул Египетскую армию, третьего дня он высадился во Фрежюсе и через три дня будет в Париже. Моя новость стоит твоих новостей! Что скажешь?

— Не может быть! — воскликнули в один голос монахи.

— А между тем это сущая правда, господа; я узнал от нашего друга Лепретра, он сам видел, как Бонапарт на час раньше меня менял лошадей в Лионе.

— Что собирается он делать во Франции? — раздалось несколько голосов.

— Рано или поздно мы узнаем, — отвечал Морган. — Едва ли он возвратится в Париж, чтобы сохранять там инкогнито.

— Не теряй ни минуты, поспеши сообщить эту новость нашим западным братьям! — обратился председатель к вандейскому крестьянину. — Я только что тебя задерживал, а теперь говорю тебе: «Ступай!»

Крестьянин поклонился и вышел. Когда дверь за ним закрылась, председатель произнес:

— Господа, брат Морган сообщил нам такую важную новость, что я предлагаю принять одну чрезвычайную меру.

— Какую? — в один голос спросили Соратники Иегу.

— Пусть один из нас, кому выпадет жребий, отправится в Париж и, пользуясь шифром, сообщает нам обо всем, что там будет происходить.

— Принято! — отвечали все.

— В таком случае, — продолжал председатель, — пусть каждый напишет свое имя на клочке бумаги, мы положим все бумажки в шляпу, и тот, чье имя будет вынуто, немедленно поедет в Париж.

Молодые люди в единодушном порыве подошли к столу, написали свои имена на квадратных листках, свернули их в трубочки и положили в шляпу.

Самый юный должен был стать вестником судьбы. Он вынул одну из бумажек и передал председателю; тот развернул ее.

— Морган, — прочел председатель.

— Жду ваших распоряжений, — произнес молодой человек.

— Помните, — сказал председатель, и его голос как-то особенно торжественно прозвучал под монастырскими сводами, — что ваше имя барон де Сент-Эрмин, что ваш отец был гильотинирован на площади Революции, а ваш брат убит в армии принца Конде. Внимайте голосу чести! Вот мои распоряжения!

— А еще что? — продолжал Морган.

— Что еще? — ответил председатель. — Мы всецело полагаемся на вас как на убежденного роялиста и на вашу верность!

— Тогда, друзья мои, позвольте мне немедленно проститься с вами. Я хочу еще до рассвета быть на пути в Париж, а мне необходимо кое-кого навестить до отъезда.

— Поезжай! — воскликнул председатель, заключая его в объятья. — Целую тебя от имени всех братьев! Другому я посоветовал бы: «Будь смел, тверд, решителен!» А тебе скажу: «Будь осторожен!»

Молодой человек принял братский поцелуй, поклонился с улыбкой всем друзьям, пожал руки, тянувшиеся к нему справа и слева, закутался в плащ, надвинул шляпу на брови и вышел.

Можно было предвидеть, что Морган вскоре уедет, поэтому его коня тщательно вымыли, вытерли досуха соломой, задали ему двойную порцию овса, оседлали и взнуздали.

Как только привели коня, молодой человек вскочил в седло.

Ворота мигом, точно по волшебству, распахнулись; конь весело заржал и устремился вперед, словно позабыв о предыдущей скачке.

Выехав за ворота монастыря, Морган несколько мгновений колебался, не зная, в какую сторону ему двинуться. Но вот он повернул направо и поехал по тропинке, что ведет из Бурка в Сейон, потом снова взял направо, пересек лужайку, небольшой лес, встретившийся ему на пути, и выехал на большую дорогу, ведущую в Пон-д'Эн; проскакав по ней около полульё, он остановился перед группой домов, которые в наше время называют Сторожевым Постом.

На одном из домиков вместо вывески над дверью был прибит пучок ветвей остролиста; это был сельский постоялый двор, где пешеходы утоляли жажду во время краткого отдыха и набирались сил для продолжения долгого и утомительного пути.

Подъехав к домику, Морган, как и у ворот монастыря, вынул из седельной кобуры пистолет и постучал в дверь рукояткой как молотком. Но обитатели скромного постоялого двора, по всей вероятности, не участвовали в заговоре, и всаднику пришлось подождать несколько минут, пока на его призыв откликнулись.