Дубовиков говорил и говорил дальше, подробно развивая перед Аней свои взгляды на работу фонда. Видно было, что это чрезвычайно увлекательная для него тема…

А Анна, не слушая, точнее, слушая вполуха, пыталась понять, что произошло. И не надо ли ей поскорей отделаться от капитана, чтобы догнать бомжей? Впрочем, она была уверена, что они, хитрые, ждут ее на улице… вне пределов фонда и влияния грозного капитана… Так они, глупые, испугались Дубовикова.

Впрочем, пугаться было чего… Аня вспомнила взгляд его серых, стального оттенка глаз, который просто заморозил Вьюну голосовые связки… Вспомнила и поежилась.

— Вы, кажется, меня совсем не слушаете и очень торопитесь, — чуть обиженно заметил капитан. — Хотите их догнать?

Ане стало неудобно оттого, что ее разгадали…

— Да я, собственно…

— Вот вам, «собственно», — передразнил капитан, — я бы не советовал лично вести дела с этими товарищами…

— Но они сказали, будто бы видели Джульетту!

— Вот что, Аня… — Лицо Дубовикова стало очень строгим. — Поверьте мне, вы и не догадываетесь, насколько опасно общение с такими людьми… Они часто не помнят, как зовут родную маму, и уж точно забыли самые элементарные принципы человеческой морали… Я мог бы раскрыть перед вами целый веер жестоких историй. Например, когда такие вот безобидные, жалкие и даже забавные на вид пьянчужки душат беременную молодую женщину из-за кошелька, с которым она отправляется на рынок за творогом. И…

— Да, да… Я догадываюсь. — Анна опустила голову. — Но как же мне быть? Мне надо…

— Я сам с ними поговорю.

— Но… Вы и так уже… Я доставила вам столько хлопот… У вас и своих дел полно…

— Не надо, не догоняйте их… Доверьтесь мне. Я сам разыщу их сейчас. Отправляйтесь спокойно домой. Я вам позвоню.

— Но…

— Уж поверьте… И если они что-то знают и видели, я выужу из них всю информацию… До донышка.

В душе Вьюна боролись две выгоды. Одна от продажи цветов.

Уже третий раз они с Сивым забирали с чердака отличный, свежий букет и тут же толкали его у метро… Поскольку просили в два раза дешевле, чем такие же стоили у лотошников.

Вторая: рассказать даме про чердак и получить за эту информацию причитающиеся дивиденды. Не слишком напрягая извилины, Вьюн соображал: узнай про чердак другие — Тот, кто носит туда цветы, носить их уже не будет. Труп заберут, может, заберут и Этого…

Вьюна передернуло от страха. Они с Сивым не видели, кто открывает дверь чердака, хоть и хотели проследить… Просто хотели Его увидеть из жадного любопытства и тяги к жути… Не хватило терпения… Да и если бы они ошивались у дома — уж очень бросались бы в глаза. Жильцы решат: что эти вонючие тут ошиваются? Звякнут от нечего делать в ментовку: мол, ну, наладьте нам правила гигиены общежития в городе… заберите этих бродяг!

Да, Вьюн не видел этого невидимого дарителя цветов трупу.

Но…

Вдруг Вьюн впервые поежился: а не может ли так получиться, что этот невидимый сам увидит их?

Нет, что-то подсказывало его слабому алкогольному мозгу, что походы на чердак становятся опасными. И он твердо решил рассказать все девушке. Склонился ко второй выгоде: эти деньги за информацию были бы вернее и безопаснее.

Он шел за ними, как охотник. Так у Фенимора Купера крадутся следопыты, держась с подветренной стороны, чтобы не спугнуть добычу… Ну, тут этого не требовалось… Он брезгливо усмехнулся… Эти сами кого угодно могли спугнуть своим запахом…

Он проследил пару до самого их убежища — двухэтажного деревянного дома… Это был район бывшей Кунцевской слободы, и здесь еще встречались время от времени дома прежней двухэтажной Москвы… Деревянные, бревенчатые. Вот такой дом стоял сейчас перед ним: выселенный, опустевший… Было уже поздно, темно… Фонарь возле дома не горел.

Он довольно долго бродил за ними по городу. Начиная с того момента, как засек их выходящими с его чердака… Точнее из ее, Виолетты, дома…

Он ожидал их у вонючих пивных ларьков, где они околачивались в ожидании подачек… Глоток пива, который из жалости могли плеснуть им в обрезок пластиковой бутылки, или опивки, оставленные на дне кружки… Где земля была липкой от пролитого пива, плевков и мочи… Такая, что он брезговал даже прикоснуться к ней подошвами своих отличных, дорогих ботинок. Он обожал новую обувь, хорошую обувь…

Он и сам уже, кажется, пропах их скверным грязным запахом и ненавидел их все больше и больше с каждой минутой затянувшегося преследования… Он, чистюля, эстет… ценитель прекрасного… И эти — «пресмыкающиеся», «недоразумения рода человеческого», как он называл их про себя…

Но сейчас они, кажется, уже окончательно устроились на ночлег.

Он знал, что спать они будут беспробудно…

Постоял немного в темноте возле дома, в глубокой тени, отбрасываемой его старыми деревянными стенами. Он подозревал, что фонарь рядом разбили сами бомжи, чтобы их не могли найти, побеспокоить в их временном пристанище… Какой нормальный полезет в такую темень…

Но и его тоже никто не мог заметить: никакой страдающий бессонницей у окна гражданин, который возьми да набери бдительно номер ноль два — и есть чем развлечься в бессонной ночи, и долг гражданский выполнил…

И юркнул внутрь деревянных стен…

Он нашел бомжей по их вони… И богатырскому храпу…

Скомканные газеты очень громко зашуршали в темноте старого дома… Он достал шутиху… изделие пиротехников… Если будут расследовать причину пожара, что, конечно же, сделают спустя рукава, брошенный старый дом — не слишком важный повод…

А тут причина возгорания — мальчишки баловались с бенгальскими огнями! Сколько сейчас этих китайских пиротехнических чудес продается… Да вот рядом, на Палихе… оптовая продажа. Он сам нередко видел, как дети, накупив этих штук, тут же ищут укромный угол, чтобы испробовать такой манящий огонь…

А в общем, конечно, он и сам понимал, что затея с пиротехникой была излишней. Ненужная предосторожность, пустяшные сложности! Если в брошенном доме, где спят бомжи, возникает пожар, никто, разумеется, не станет интересоваться причиной «возгорания». Она очевидна.

Но он не мог отказать себе в удовольствии… Что-то все-таки было в нем такое, что заставляло его душу замирать от театральных эффектов, особого света сцены и ее таинственности, от фальши и придуманности театрального действия — он был их вечным пленником… Пиротехника относилась к этой же категории… Он с детства замирал от фейерферков, бенгальского огня… Да и просто от огня…

Его блики, его отсветы сказочно меняли все вокруг, превращая будничную, серую и, в общем, отвратительную действительность хоть ненадолго, пока горит, в волшебное романтическое действие. В общем, можно — сказать, что он, как никто другой, понимал императора Нерона. Поджечь Рим ради зрелища — это ему лично понятно… Это говорит только о том, что император был все-таки истинным театралом…

Да и просто человеком с незаурядным воображением, который в силу этого природного обстоятельства постоянно нуждался в ярких впечатлениях… (Ха-ха… что может быть ярче огня?!) Гораздо более ярких и интенсивных, чем необходимо обычному, нормальному большинству…

Но разве нормальное большинство, к которому, кстати сказать, принадлежат и врачи, выносящие свои диагнозы, как приговоры, в состоянии это понять?! Разве они, которые изо дня в день жуют жвачку своих серых, одинаковых будней — и ничего, все в порядке! — даже рады тому, что все как всегда, ничего нового, разве они в состояния понять таких, как он?!

Где грань, кто решает?

Человек много врет — он врун. Но если врет он слишком много, на взгляд окружающих, — выносят приговор-диагноз: «психопатия патологического лгуна».

Если кто-то с заметным удовольствием колотит по субботам, когда выпьет в конце рабочей недели, свою жену и детей — он драчун, забияка. Но если он переходит от своих домочадцев на посторонних — то это патологическое стремление к насилию.