Светлова взяла у капитана деньги, не глядя, сунула в сумку и отправилась в «Детский мир», предварительно решив заглянуть в обменный пункт…

И — на тебе! Заглянула.

Убравшись с позором из эксчейнджа, Аня устроилась в ближайшем кафе и для приличия, чтобы спокойно посидеть и подумать, заказала кофе… Хотя сейчас, разумеется, ей в горло ничего не полезло… Устроившись, она принялась изучать купюру, осторожно держа банкноту за уголки.

Вот так дела! Откуда у капитана деньги, простите-извините, залитые кровью?! По носу стукнули, когда купюры пересчитывал?!

Или…

Тот, кто убил цыганку — а капитан ненавидит цыган! — должен был быть забрызган ее кровью с ног до головы… Даже длинный непромокаемый плащ, как у Джека-потрошителя, не от всего может уберечь! И деньги, кстати сказать, многое объясняют!

Почему бы еще юная цыганочка отправилась за незнакомцем по лесной опасной тропиночке, удаляясь от подмосковной станции?!

Деньги! Цыганка польстилась на деньги. И, конечно же, красавица их получила. Да только воспользоваться не смогла.

А убийца сделал дело и — не пропадать же добру! — забрал деньги назад. Возможно, вытащил их из холодеющей, так сказать, руки. Недаром в протоколе отмечено, что ладонь жертвы была сжата, застывшие пальцы — скрючены… Как будто они что-то сжимали перед смертью…

Итак, убийца забрал деньги и, уверенный в своей безнаказанности, даже решил ими воспользоваться. А он так уверен в своей безнаказанности, потому и больно хорош его имидж… Маска-прикрытие практически безупречна: благотворительность, милосердие, фонд помощи. Не подкопаешься… Да под такой вывеской что хочешь, то и вытворяй! Кто посмеет бросить камень? Замарать подозрениями?

Получается — ну, кроме циничной Светловой, разумеется, — никто не решится заподозрить милосердного капитана…

На том, возможно, и строится расчет.

Детские вещи Аня решила купить на свои. А банкноту, аккуратно положив в конверт, убрала подальше, поглубже в сумку.

На втором этаже «Детского мира» Аня набрала изрядное количество детских хлопчатобумажных колготок, рубашек и белья. Майки, детские трусики… Хорошо, что она сама проверила, как дети, для которых она сейчас все это покупала, одеты. Посмотрела, не поленилась, что у них под лохмотьями… Бывалые люди в фонде предупредили ее, что дети из опустившихся семей часто даже не знают, что такое нижнее белье. И такая штука, как майка или трусы, становится им известной, только когда они, бедолаги, впервые попадают, скажем, в детприемник.

Кроме того, Аня выбрала еще теплые непромокаемые куртки и несколько пар ботинок разного размера. Все это было от «отечественного производителя» и потому тяжеловато и неказисто. Зато вещи эти были прочные и надежные.

О «легком и элегантном» речь не шла. Не то, что ста долларов, никаких денег на это не хватило бы. Красивые детские вещи не уступали в цене красивым вещам для взрослых.

Аня даже где-то, помнится, читала, что это удивительно только для «наших», которые привыкли, что цены на детскую одежду раньше были дотационными. А все другие люди на Земле, в общем-то, знают, что детская одежда не может быть дешевой, потому что изготовить ее намного сложнее, чем взрослую… Так что дети, уж если их решают завести, не могут не быть дорогими.

На минуту, складывая все эти вещи в пакеты, Анна обратила внимание на то, что самые маленькие колготы были двенадцатого размера… с такими крошечными следками! И она задумалась, потому что представила, как она когда-нибудь снова будет выбирать детские вещи в этом магазине, на втором этаже. Но не для чужого ребенка, а для своего.

По правде сказать, они со Стариковым решили, что это — дело будущего. Не слишком отдаленного, но все-таки будущего, а отнюдь не настоящего. И Анна, в общем, об этом серьезно и не задумывалась. А вот сейчас, пересчитывая колготки для многодетного оборванного семейства, вдруг задумалась…

Им бы с Петей хоть одного осилить.

А задумалась она, может быть, потому, что ей впервые пришлось выбирать детские вещи в детском магазине…. И от всего этого изобилия — розового и голубого, уютного и нежного — пеленок, чепчиков, игрушек, крошечных носочков и ботиночек, распашонок, — невозможно было не задаться вопросом: ну а тебе, Светлова, не пора?! Записалась в добровольцы?

«Не пора», — решительно ответила себе Светлова.

Высчитав сумму, равную ста долларам, Анна обратила внимание, что уже вышла за ее пределы.

Нагруженная пакетами, как настоящий «гость столицы», Светлова наконец выбралась на Пушечную улицу. Остановила такси и поехала в родимый фонд, к капитану Дубовикову, одевать оборванное семейство.

А потом….

Потом она всерьез возьмется за поиски тех, кто, возможно, последним видел исчезнувших бомжей — Вьюна и Федорыча.

Основная часть публики, подкармливающейся обычно в фонде Дубовикова, обосновалась на сей момент своей жизни возле пункта приема стеклотары, неподалеку от самого фонда. После кризиса возле этих пунктов сдачи бутылок царило постоянное оживление и просто роились толпы людей в обносках…

Были среди них и те, кого Аня разыскивала.

Разношерстная, со специфическим запахом компания…

«Вьюна… А Федорыч, тот и вовсе — дотла!»

«Вот ведь фантазеры… Милиционер им ленточки на память, видите ли! Не милиционер, а доктор Швейцер…»

Аня уже знала, что, когда эти люди принимались что-нибудь с воодушевлением рассказывать, отделить вымысел от правды было уже не по силам никому…

Насочиняли всё, наверняка насочиняли… И откуда у Вьюна могли быть ленточки от букета? Что он, благородная девица или юбиляр, которым эти букеты преподносят?!

Сраженная неудачей, Аня торопилась покинуть «почтенное собрание», ибо попахивало от него изрядно…

— Да не верьте вы им! — Уже на улице Светлову, когда она выходила со двора, догнала маленькая — ну, совсем крошечная! — старушка в соломенной шляпке, украшенной малиновыми тряпичными цветочками.

Звали старушку (это Аня помнила еще по благотворительным обедам в фонде), кажется, как вдовствующую императрицу… Ну да, Мария Федоровна.

— Больше ничего сказать, извините, не могу… Но не верьте, — заговорщицким тоном добавила обладательница малиновых цветочков.

«Ну что ж, ну, шляпка соломенная… — Аня мысленно вздохнула. — Что ж, в снегопад даже и удобно: стряхнул, надел снова, и на нос ничего не капает. Тем более не такой Москва город, чтобы хоть оглянуться или даже ухмыльнуться при виде старушенции, бредущей в снегопад в соломенной шляпе… И почудней вещи случаются, все равно — никакой реакции…»

В общем же, если не считать этой соломенной шляпы с цветочками, которую Мария Федоровна считала непременным надевать зимой, в стужу, мороз и снегопад, в добавление к своим зимним нарядам, женщина она была — вполне… Можно сказать, неплохая, здравомыслящая и смышленая, с правильной речью.

О чем Аня тут же и сообщила ей:

— Мария Федоровна! Ведь вы добрая, честная, умная женщина…

— Ой, только не говорите так. — Марья Федоровна заерзала. — Нам, бомжам, нельзя так говорить… мы начинаем нервничать. Ну ладно… — Старушка замялась. — Так и быть… Скажу!

— Да?

— Не сгорел он.

— Кто?

— Федорыч.

— Как же так?

— Спасло его. Видение спасло.

— Какое видение?

— Ну, этого он мне не рассказал. Тайна. Но… В общем, жив остался. Не пора, значит, было ему еще, не пора.

— Что «не пора»?

— Ну, того… Ну, туда…

Аня понимающе кивнула. Того — это, стало быть, значит — «умереть», «туда» же означает — «на тот свет». Мария Федоровна была боязлива, суеверна и предпочитала эвфемизм, когда речь шла о смерти: зачем лишний раз упоминать…

— Вы новости-то вчера не смотрели? — светским тоном осведомилась вдруг у Ани Мария Федоровна.

— Новости?

— Ну да, программу «Сегодня». Я вчера в ночлежке устроилась — так там даже телевизор есть. Лужков нам устроил.

— Нет, не смотрела…