— Знаете, а я как раз хотела попасть в те края… в монастырь.

— Вот как? На экскурсию?

— Не совсем, там одна занятная личность обнаружилась.

— Монах?

— Нет, представьте, бомж. Один смешной бомж в розовой шубе.

— Ну, так, может, вместе?

Аня напряглась, мигом вспомнив свое обещание Старикову. Но… Это было бы крайне соблазнительно — расспросить Федорыча…

— А вы, наверное, Сережа, сможете только в выходные?

— В общем, да.

— Но не будем откладывать слишком далеко, да?

Теперь замолчал он.

— Вы меня слышите?

— Слышу.

— Ну так что?

— Не будем. Откладывать не будем. Давайте прямо в эти выходные. Сегодня ведь пятница?

А Петя как раз улетел на очередной тренинг в Хельсинки. Рассказывать ему по «сотовому с автоматическим роумингом по всей Европе», почему ей так надо ехать в монастырь под Владимиром, Ане отчего-то не хотелось… Дорого. И ни про душу неприкаянную Джулину по сотовому телефону не объяснишь, ни про угрызения совести…

И Аня поняла, что она готова на обман, пусть невинный, но с нарушением данного Старикову слова и обещания.

Об отъезде Анна предупредила только капитана…

Загорелого, вернувшегося, как оказалось, из отпуска и тут же, как он сказал, позвонившего по возвращении Светловой…

Сказала, потому что ей было любопытно, как отреагирует Олег Иванович на объявившегося, выплывшего внезапно из неизвестности бомжа Федорыча?

Капитан отреагировал не бурно.

«Ну и лады…» — только-то и сказал он.

— Жаль, что мы не встретились раньше, под Новый год… — щебетала его гостья. — Я бы приготовила тогда десерт, который в моем родном доме подают на Новый год, к праздничному столу. Он похож на ваш снег…

— Десерт?

— Да, представьте… Похож на снег, — засмеялась Айла. — Белый, искрящийся! На самом деле это просто сладкий творожный пудинг. Его готовят в фигурной форме… А потом выкладывают на тарелки и поливают сахарным сиропом, который молочную белизну пудинга превращает в белоснежное сверканье айсберга!

— Замечательно…

— При этом все, кто собрался за столом, пожимают руки, целуются и говорят друг другу: «Да будет новый год таким же белым, как этот пудинг!»

— Какая прелесть…

— Да! Представляете, мы съели бы с вами такой искрящийся пудинг — и наступивший год у нас стал бы белым и сияющим от счастья, правда?

— Правда…

— Хотя, конечно, я понимаю, это очень наивный обычай. Разве так бывает: съел белый пудинг — и счастлив!

— Ну почему же… — Он усмехнулся. — Надо доверять традициям.

— А знаете, какой кофе я готовлю? К такому пудингу?!

— Нет… Расскажешь?

— О! Берутся свежие кофейные бобы…

— Ну, у нас тут, на просторах средней полосы, это вряд ли…

— А жаль, это важно… В общем, на железном листе кофейные бобы прожариваются до коричневого, именно коричневого, а отнюдь не черного цвета.

— Очень важное уточнение. — Он улыбнулся.

— Да, представьте… Затем поджаренные зерна толкут в ступе — в порошок…

— Вот как… А электрическая кофемолка не подойдет?

— Нет, — решительно возразила Айла.

— Но это же очень тяжело, так молоть кофе?

— Ничего… Зато потом будет вкусно. Настоящий кофе — это искусство… А искусство требует жертв, согласны?

— Согласен! — Он вдруг расхохотался. Да так, что долго не мог остановиться. — Ох, уморила… — пробормотал он, вытирая выступившие от сильного смеха на глазах слезы. — Точней не скажешь, мудрец ты мой… Требует жертв! Искусство ох как требует жертв! Это точно…

— Ну вот… — растерянно улыбаясь его бурной реакции, продолжила девушка. — Затем в кипящую воду засыпают две столовые ложки — на средний медный кофейник… И, помешивая, держат на огне, пока кофе не начнет убегать… Снимают и дают немного остынуть. Потом снова нагревают до начала кипения и опять снимают с огня. И так четыре-пять раз.

— Долго…

— Еще бы… В этом весь смысл. Затем… Если желаете пить кофе сладким…

— Желаем.

— Тогда в крохотные фарфоровые чашечки сначала кладется сахар. Затем ложкой по всем чашкам поровну разделяется белая пузырчатая пенка, которая образовалась на кипящем кофе. И лишь потом разливается жидкость.

— Удивительный рецепт…

— Такой кофе получается крепким, ароматным и густым. Некоторые любители даже ложечкой доедают гущу.

— Да, уж после такого кофе вряд ли заснешь… — задумчиво заметил он.

— О, это еще что! Есть такой кофе, что не то что спать — сердце из груди готово выскочить! Говорят, его варят бедуины… Потому его так и называют: бедуинским…

— Это что же за рецепт?

— Такой кофе приправляют кардамоном, и он такой горький-горький… просто ужас — какой горький!

Он слушал девушку, слегка улыбаясь, и думал про себя:

«Да, сладкий пудинг и горький кофе, белый десерт и черный-черный напиток в фарфоровой чашке…

Если вспомнить себя давнишнего, прежнего, так все и было, как и полагается в нормальной жизни — сладкое и горькое, черное и белое… А потом его заставили ощущать жизнь только горькой и черной. В той, прежней, жизни он мог бы представить, что любит девушку, которая готовит белый пудинг. Она готовит, а он ест да похваливает… В этой жизни — это невозможно, нет.

Так что… пусть щебечет… пока».

Он шел в гараж с воодушевлением… В гараж, давно пустующий после того, как отец продал их старую «Волгу»…

Зашел, включил свет — и долго разглядывал «смотровую яму». Она была в их гараже довольно глубокой. А он ее еще углубил… Забетонировал. Чтобы края были гладкими, без зацепок и уступов.

И вот яма перед ним… Именно такой он ее и воображал: холодная, бездонная, похожая на колодец и — пока — пустая.

А воображение уже уносило его дальше. «Мрачное узкое подземелье под храмом бога Ра в Мемфисе…» Нет, не надо улыбаться! Это всего лишь гараж? Да на то и театр, что все условно — есть большая реальность, чем сама реальность. К тому же узница — с настоящей шоколадной кожей, теплой, живой… и африканских царских кровей. Когда каменные плиты храма сомкнутся…

Нет. Нет… Не так! Что тогда увидит зритель? Ничего не увидит… Главное, не увидит, как умирает измученная, раненная при бегстве прекрасная рабыня… Спрашивается, для чего после гибели отца Аида возвращалась в Мемфис и, узнав об участи возлюбленного, проникала в это подземелье? Зачем, если зрители ничего не увидят?! Ведь это искусство! Здесь все делается ради зрителей. Любовь, измены. И смерть!

Отец когда-то в полосу финансовых удач затеял железную ограду вокруг сада. Начал с железных решетчатых ворот. Их привезли первыми, поставили временно возле сарая. Ими же все и закончилось. Затея с оградой заглохла из-за недостатка финансирования. Дела у отца пошатнулись… Но он был упорен и упрямо не хотел расставаться с этими воротами, даже когда стало совсем ясно, что такая ограда служит напоминанием о давнем периоде процветания. В дождь ржавчина рыжими потеками стекала на землю, в сильную жару превращалась в рыжую пыль. Он любил, проходя мимо, дунуть и поднять рыжеватое золотистое облачко…

Хорошо, что, готовясь к приему гостьи, он перетащил одну такую створку в гараж. Подземелье для узников сверху закрывают решеткой. Это естественно. А главное, и зрителю тогда все видно.

В углу, освещая все неровным, мечущимся светом, будет пылать факел — настоящий, чтобы запах копоти и жара добавляли достоверности… Это так стильно, когда по зрительским нервам — вдобавок к условности — еще вдруг что-то настоящее… Запах, грохот, например, мотоцикла, как в модернистской постановке «Иоланты»… Там Роберт, герцог Бургундский, въезжает на мотоцикле на сцену. Да-да, на настоящем мотоцикле! Все-таки это, согласимся, очень смелый ход.