Навек, навек.

Для остановки нет причин —

Иду, скользя…

И в мире нет таких вершин,

Что взять нельзя.

Среди нехоженых путей

Один — пусть мой.

Среди невзятых рубежей

Один — за мной!

А имена тех, кто здесь лёг,

Снега таят…

Среди непройденных дорог

Одна — моя!

Здесь голубым сияньем льдов

Весь склон облит,

И тайну чьих-нибудь следов

Гранит хранит…

И я гляжу в свою мечту

Поверх голов

И свято верю в чистоту

Снегов и слов.

И пусть пройдёт немалый срок —

Мне не забыть,

Как здесь сомнения я смог

В себе убить.

В тот день шептала мне вода:

— Удач всегда!..

А день, какой был день тогда?

Ах, да! — среда…

Чем славится индийская культура?

Ну, скажем, Шива — многорук, клыкаст.

Ещё артиста знаем, Радж Капура,

И касту йогов — странную из каст.

Говорят, что раньше йог мог,

Ни черта не бравши в рот, — год,

А теперь они рекорд бьют —

Всё едят и целый год пьют.

А что же мы? — И мы не хуже многих,

Мы тоже можем много выпивать!

И бродят многочисленные йоги,

Их, правда, очень трудно распознать.

Очень много молтст йог штук.

Вот один недавно лёг вдруг,

Третий год уже летит — стыд! —

Ну, а он себе лежит, спит.

Я знаю, что у них секретов много.

Поговорить бы с йогом тет-на-тет!

Ведь даже яд не действует на йога —

На яды у него иммунитет.

Под водой не дышит час — раз.

Не обидчив на слова — два.

Если чует, что старик вдруг,

Скажет «стоп!», и в тот же миг — труп.

Я попросил подвыпившего йога

(Он бритвы, гвозди ел, как колбасу):

— Послушай, друг, откройся мне, ей-бога,

С собой в могилу тайну унесу!

Был ответ на мой вопрос прост,

И поссорились мы с ним в дым.

Я бы мог сказать ответ тот,

Но… йог велел хранить секрет — вот!

Но если даже йог не чует боли,

И может он не есть и не дышать,

Я б не хотел такой весёлой доли —

Уметь не видеть, сердце отключать.

Чуть чего, так сразу йог — вбок,

Он, во-первых, если спит — сыт.

Люди рядом — то да сё, мрут,

А ему плевать, и всё тут.

В далёком созвездии Тау Кита

Всё стало для нас непонятно.

Сигнал посылаем: «Вы что это там?»

А нас посылают обратно.

На Тау Ките

Живут в красоте,

Живут, между прочим, по-разному

Товарищи наши по разуму.

Вот, двигаясь по световому лучу,

Без помощи, но при посредстве,

Я к Тау Ките этой самой лечу,

Чтоб с ней разобраться на месте.

На Тау Кита

Чего-то не так,

Там таукитовая братия

Свихнулась, по нашим понятиям.

Покамест я в анабиозе лежу,

Те таукитяне буянят.

Всё реже я с ними на связь выхожу —

Уж очень они хулиганят.

У таукитов

В алфавите слов —

Немного, и строй буржуазный,

И юмор у них безобразный.

Корабль посадил я, как собственный зад,

Слегка покривив отражатель.

Я крикнул по-таукитайски: «Виват!»,

Что значит по-нашему — «Здрасте!».

У таукитян

Вся внешность — обман,

Тут с ними нельзя состязаться:

То явятся, то растворятся.

Мне таукитянин — как вам папуас,

Мне вкратце о них намекнули.

Я крикнул: «Галактике стыдно за вас!»

В ответ они чем-то мигнули.

На Тау Ките

Условия не те:

Тут нет атмосферы, тут душно,

Но таукитяне радушны.

В запале я крикнул им: «Мать вашу, мол!..»

Но кибернетический гид мой

Настолько дословно меня перевёл,

Что мне за себя стало стыдно.

Но таукиты —

Такие скоты, —

Наверно, успели набраться:

То — явятся, то — растворятся…

— Вы, братья по полу, — кричу, — мужики!

Да что ж вы… — Тут голос сорвался.

Я таукитянку схватил за грудки:

— А ну, — говорю, — признавайся!

Она мне: «Уйди!»

Мол, мы впереди —

Не хочем с мужчинами знаться,

А будем теперь — почковаться.

Не помню, как поднял я свой звездолёт,

Лечу в настроенье питейном:

Земля ведь ушла лет на триста вперёд

По гнусной теорьи Эйнштейна.

Что, если и там,

Как на Тау Кита,

Ужасно повысилось знанье,

Что, если и там — почкованье?!

[1966]

Удар, удар, ещё удар, опять удар — и вот

Борис Будкеев (Краснодар) проводит апперкот.

Вот он прижал меня в углу, вот я едва ушёл,

Вот — апперкот, я на полу, и мне нехорошо!

И думал Будкеев, мне челюсть кроша:

«И жить хорошо, и жизнь хороша!»

При счёте «семь» я всё лежу — рыдают землячки.

Встаю, ныряю, ухожу, и мне идут очки.

Неправда, будто бы к концу я силы берегу, —

Бить человека по лицу я с детства не могу.

Но думал Будкеев, мне рёбра круша:

«И жить хорошо, и жизнь хороша!»

В трибунах свист, в трибунах вой: — Ату его! Он трус!

Будкеев лезет в ближний бой — а я к канатам жмусь.

Но он пролез — он сибиряк, настырные они —

И я сказал ему: «Чудак! Устал ведь, отдохни!»

Но он не услышал, он думал, дыша,

Что жить хорошо и жизнь хороша.

А он всё бьёт — здоровый, чёрт! Я вижу — быть беде.

Ведь бокс не драка — это спорт отважных и т. д.

Вот он ударил — раз, два, три — и сам лишился сил.

Мне руку поднял рефери, которой я не бил.

Лежал он и думал, что жизнь хороша.

Кому — хороша, а кому — ни шиша.

Десять тысяч — и всего один забег

остался.

В это время наш Бескудников Олег

зазнался:

Я, говорит, болен, бюллетеню, нету сил —

и сгинул.

Вот наш тренер мне тогда и предложил:

беги, мол.

Я ж на длинной на дистанции помру —

не охну, —

Пробегу, быть может, только первый круг —

и сдохну!

Но сурово эдак тренер мне: мол, надо, Федя,

Главное дело — чтобы воля, говорит, была

к победе.

Воля волей, если сил невпроворот, —

а я увлёкся:

Я на десять тыщ рванул, как на пятьсот, —

и спёкся!

Подвела меня — ведь я предупреждал! —

дыхалка:

Пробежал всего два круга — и упал.

А жалко!

И наш тренер, экс- и вице-чемпион

ОРУДа,

Не пускать меня велел на стадион, —