– Бывает! – развел руками Валера и улыбнулся. Правда, одной половиной лица.

– Пошли мы посмотреть, что да как. У меня в мешке простынь нарвата была. Вместо бинтов. Ну, я руку-то обмотал. Поди за своего примут. Обождали, пока там немцы людей распустят и ходу.

– Дедуль, а чего повязка-то красным запачкана была?

– А покойница моя, старуха, чернила красные на нее пролила. Ох, я ей задал тогда… – В глазах деда мелькала лукавинка.

– Старуха… Сорок четыре ей всего было, когда умерла она у тебя. Помню. – Улыбнулся Валера.

– Кирьян Васильевич, а вам сколько? – спросил Еж, помалкивавший до этого после удара ложкой.

– Пятьдесят четыре. – Почесал дед голый подбородок. – Совсем старик…

– А музыке блатной, где научились? Очень натуральное исполнение. – Подал голос доктор.

– Говорю же старый совсем. Пожил много. Пришлось и отдохнуть на киче с музыкантами. Там и наблатыкался. Урка сразу поймет, конечно, а вот фраерам, типа вас, за керю проканаю, – ухмыльнулся дед. – Да мы услышали, как кто-то чужой в боксе твоем разговаривает. Так и сыграли на ходу пьеску. Хотели сразу забрать. Но эта падаль там оказалась.

Дед поморщился:

– Ты как там с ней справилась-то, родненькая?

Теперь поморщилась и Рита:

– Валере спасибо, за пистолет. Маленький, а бьет хорошо.

– Собаке, как говорится…

– Кстати, а вы чего меня сразу не забрали?

– Ну, конечно. Кругом полицаи бегали, немцы. А тут доктор в лес бежит и девицу с собой тащит. А у девицы, от смущения видимо, лицо ярче помидора.

– Хорошо, Рит, я тебя ночью увидел. Иначе заикаться бы начал.

– Лучше бы ты Ёж, заикался. Молчал бы чаще, – огрызнулась Рита.

– Да ладно, зато стреляла метко. Наверное.

Рита показала Ёжу язык.

– Кстати, с чего ты взяла, что я немец-то?

– Мы тогда с хутора Кирьяна Васильевича ноги уносили. В яму какую-то залезли…

– Тайница у меня там вырыта. Еще до войны сделал. Как приехали сюда, так сделал. Большевики они больно жадные, думал, мало ли кулачить опять начнут. Или еще чего. А вот сгодилось от немцев схорониться, – добавил дед.

– Сидим, поглядываем в щелочку под крышкой…

– Какой крышкой? – не понял Ёж.

– Потом покажу, – ответил дед. – Ты Риту-то слушай…

– Немец идет – ну вылитый ты. Лицо один в один, фигура, даже повадки. И все ближе, к яме-то ближе. Думаю, сейчас наступит. Но тут из леса ему закричали. Фамилия такая смешная – Иггельман. Ёж – может это твой дедушка? Ну, типа в плен попал, и того… Дедушкой стал?

Еж возмутился было, но тут Кирьян Василич закряхтел и сказал:

– Смешно как получается… Ман по ихнему- человек, а Иггель – еж… Ежов, значится… Смешно… А я тогда и внимания не обратил!

Валера засмеялся:

– И впрямь, родственник. Наверно и зовут также – Андреас. Отныне будем называть тебя Андреас фон Иггельман!

– Сам ты… Вольфганг Вольдемарович Моцартов.

– Кстати, Вы с немчиком тем, контуженным чего сделали? – перебила их перепалку Маргарита.

– Да к кровати привязали в доме, где у них лежбище было. Не с собой же тащить. Фрицы придут – заберут.

Дед умолчал, что он пристроил между ног немца эфку, а через ее кольцо протянул веревочку, закрепленную на дверной ручке. Двери-то у нас – наружу открываются. Сей хитрый ход подсказал ему, как ни забавно, Андрей.

– Ладно, Ёж, сбегай за Костей. Пусть поест – задание ему дадим потом. Боевое. Сходит до села, посмотрит – чего там и как, – сказал Кирьян Василич.

– Может мне лучше? – сказал Валера.

– Куда ты со своей ногой-то? Ежели бежать придется?

– Ранили? – сочувственно спросила Рита.

– Нее… Я еще в институте учился. В футбол играли. А я голкипером был. Помню удар в рамку по низу. Я бросился и почему-то ногами вперед. Надо бы руками, а я – нет. И лечу. Время медленным таким стало, я только мяч и вижу. И еще вижу как слева их центрфорвард ногой вперед, а справа наш хавбек. И тоже ногой. Я первым успел – мяч выбил, и тут они мне бутсами оба в берцовую – каааак врезали! Попали в ногу, а искры из глаз. Странно. Сначала не понял – достоял в воротах. А после свистка упал и встать не могу.

– Выиграли? – спросил собирающийся Еж.

– Ничья. Два-два. Мы курс на курс играли. Чемпионат факультета. Вот с тех пор и хромаю. В армию даже не взяли. Одно не понимаю – как играл пятнадцать минут? Потом оказалось, что сложный перелом со смещением, – погладил ногу доктор Валера.

– Сила духа. – Вздохнул дед Кирьян. – Помню на гражданской мы Ростов брали. Нас тысяча, а их полный город…

– Интервенты? – остановился Ёж уже уходивший в лес.

– Боец Ежов! – Рявкнул Богатырев. – Кррррыыгом! Бегооооом… Марш!

Ёж повернулся и убежал. Но его тихий матюк дед все равно услышал и погрозил ему вслед кулаком. А потом вздохнул и продолжил:

– Интервенты… Да… Жиды кругом были. Русские жиды, еврейские, латышские и даже китайские… Одни интервенты кругом. И все нехристи… Тяжелое время было. Смутное.

– Так вы, Кирьян Василич, за белых воевали?

– Так я и сейчас за них воюю. Не за красных же.

– Странная логика у вас…

– А чего странная? Немцы вона тоже под красным флагом нынче ходят. Русский человек все равно к белому тянется. К чистому да светлому. Ежели он русский, конечно.

– А что, еврей – не человек, что ли?

– Почему не человек? Еврей – человек. И немец человек. Только он человеком является, пока дома не сжигает и детей не убивает. Иначе он жидом становится.

– Как это?

– Ну, жид ведь откуда пошло? От Иуды! А Иуда чего сделал? Христа убить хотел. Вот, который Бога убить не хочет – тот человек и мне его нация не важна.

– А как же можно Бога-то убить?

– Никак не можно. Не можно, а хочется. А ведь Бог-то в каждом из нас светится. Вот и убивают людей, чтобы до Бога добраться. А кто против Христа – тот и есть Антихрист.

– Так ведь и Вы, дедушка убиваете.

– И я, Маргарита, и я. И ты вчера. Значит, между тобой и Танькой той, разницы нет? Она каждое утро по тридцать – что ли? – человек убивала. И ты ее. Она для удовольствия. А ты для чего?

Рита промолчала. В памяти ее снова всплыла черная лужа, густо растекавшаяся по полу, заливавшая каждую трещинку в досках.

Она и винтовку-то у Ежа выпросила тогда, чтобы не вспоминать этот глухой звук удара затылком об пол. Заглушить пыталась. Только виду не показывала. Боялась показать страх…

С другой стороны, как бы она – Маргарита Малых – обычный педагог из Дома детского творчества, ведущая фотокружок для школьников двадцать первого века – как бы она повела себя в это ситуации? Когда ты голодная и уставшая, брошенная и никому не нужная попадаешь в руки немцам – и они предлагают тебе на выбор. Или убить или быть убитой. Страшно? Незнакомо… И даже знать не хочется…

– Какое число сегодня? – неожиданно спросила она.

– Так вроде девятое. А что? – подал голос Валера.

– День Победы сегодня. Будущей. Скажите мне, Кирьян Васильевич, вот еще пару месяцев и генерал советский немцам сдастся. Власов Андрей Андреевич. В окружение он попал. Любанская, так называемая, операция. Пытались блокаду Ленинграда прорвать. И сами в мешок попали. Дело не в этом. А в том, что он стал с немцами сотрудничать. Армию организовали. Русскую Освободительную. С трехцветным флагом.

Дед попытался сказать что-то, но Рита остановила его:

– А некоторые бывшие белогвардейцы тоже стали против России… против коммунистов воевать. Краснов, Шкуро… Краснов даже официально обратился к белогвардейцам. Что, мол, эта война не против России, а против большевиков и атеистов, торгующих русской кровью. И Бога призвал Гитлеру помочь. Сравнил его даже с царем Александром Первым.

– С императором, – поправил дед.

– Ну, с императором…

– Не нукай. Между императором и царем, наверно, есть разница?

– Какая?

– Сама думай. И вот что я тебе скажу. Краснов всегда под немцев ложился. А Шкуре лишь бы шашкой помахать. Чем они закончили-то?