Чай в основном, разумеется, собирали женщины и школьники. Некоторые из мужчин помогали весовщикам, другие разносили корзины с чаем, а больше толпились в тени, дымили сигаретами и самокрутками и обсуждали проблемы мировой политики.

Я вел учет собранного чая. Вдруг кто-то крикнул:

- Дидройя идет!

Дидро, с раскрытым в улыбке до ушей ртом, спускался сверху. Он щедро раздавал во все стороны приветствия и в то же время, размахивая зажатым в руке камнем, предупреждал детей:

- Смотрите, пацаны! Не смейте называть меня Мылоедом, иначе вниз головой спущу вас по склону!

- Здорово, Дидройя-ежик! - крикнул кто-то.

- Ну, что я вам сказал! - остановился Дидро.

- Сказал - не называть Мылоедом! - ответил другой.

- Ежик, Мылоед, какая разница?! - спросил строго Дидро.

- Ну так здравствуй, Ломовой! - поправился третий.

- Опять! - Дидро недовольно поморщился.

- Что же им делать, уважаемый Дидро! - вступился за детей Эквтиме-брюхан. - Как же тебя называть?

- Лучше уж порт-артурским шпионом!.. По крайней мере, всем известно, что я не шпион!..

Дидро подошел ко мне, хлопнул по плечу и сказал:

- Запиши меня в список, внук Кишварди!

- В который, Дидро? Сборщиков, весовщиков или грузчиков?

- А что, по-твоему, лучше?

- По-моему, лучше прилечь в тени под деревом, Дидро!

- Болван! Лежать в тени я мог и у себя дома! Запиши в грузчики!

Я записал.

- Как ты там написал? - усомнился Дидро.

- Дидро Эдемикович Вешапидзе, - прочитал я.

- Покажи.

- Пожалуйста!

Дидро долго всматривался в тетрадь, потом подозвал парикмахера и спросил:

- Правду он говорит?

- Точно, уважаемый Дидро!

- Там не написано ни Ежик, ни Ломовой, ни Мылоед?

- Ничего подобного, уважаемый Дидро!

- А ну, подсоби-ка мне! - крикнул обрадованный Дидро и бросился к огромной корзине.

- Эта корзина слишком тяжела, лист пока влажный, уважаемый Дидро! предупредил парикмахер.

Дидро снисходительно улыбнулся, подхватил стоявшего тут же мальчугана, поставил его на корзину и приказал:

- Ну-ка, нажми как следует!

Мальчик принялся ногами утаптывать лист. Чай в корзине опустился почти до половины.

- Теперь добавьте! - сказал Дидро.

Добавили.

- Еще!

Добавили еще. Корзина наполнилась до краев. Мальчуган продолжал трудиться добросовестно.

- Хватит тебе, сукин сын! - прикрикнул на него парикмахер. - Не видишь, сок уже капает!

Мальчика согнали.

Дидро обхватил корзину, приподнял.

- Мало! И это - плод труда всего села? Положите сверху еще мешок.

- И второй!

- Ну, теперь все! Не потянет! - заявил Эквтиме.

- Держу пари! - предложил Дидро.

- Идет! Сто раз брею тебя бесплатно! - выпалил парикмахер.

- Нет, уважаемый, ты и так задолжал мне на два года вперед! Ты, внучок Кишварди! Давай поспорим на брюки! - Дидро выразительно посмотрел на мои техасские джинсы.

- Зачем спорить, Дидро, я просто отдам их тебе.

- Я не нищий! - обиделся Дидро.

- Ну, что ты! Разве я... Вот пойду домой, сменю брюки и сам их тебе принесу.

Дидро еще раз потряс корзину и чуть поколебался, но отступать не стал.

- Поднимите! - сказал он решительно и опустился на колени, спиной к корзине.

Кто-то принес веревку. Те два мешка привязали сверху к корзине, и четыре человека с трудом взвалили ее Дидро на спину.

- Держись, Дидройя-ломовой!

- Не подведи, Ежик!

- Давай жми, Мылоед!

Дидро выпрямился и тут же покачнулся, но быстро ухватился за тунговое дерево, растопырил ноги.

- Ау, Дидройя, убери руку, иначе проиграешь пари! - крикнул кто-то.

Дидро поспешно убрал руку и еще раз пошатнулся.

- Дидро, брось ради бога корзину и бери хоть сейчас мои брюки! попросил я.

Но удержать Дидро было уже невозможно.

Первый десяток метров он, словно пьяный, прошел зигзагами, вихляя из стороны в сторону. Затем постепенно выпрямил шаг и наконец пошел медленно, но твердо и уверенно.

Ремни корзины глубоко врезались в плечи Дидро, жилы на лбу и шее взбухли, глаза налились кровью.

- Останови его! - попросил я Эквтиме-брюхана.

- Скорее Супсу остановишь, чем его! - ответил он.

До приемного пункта было метров триста. Затаив дыхание, люди молча взирали на еле видневшуюся под огромной ношей человеческую фигуру. Потом толпа ожила, ахнула и хлынула следом. Впереди бежали дети.

- Давай, Дидройя!

- Еще немного, и брюки Нодара - твои!

- Жми, жми, Дидройя!

- Обойди сейчас его спереди и поздоровайся с ним! Вот будет потеха! пошутил кто-то.

- Давай, Дидро, осталось десять шагов!

- Восемь! Шесть!..

- Крепись, Дидройя! Один шаг!

Не снимая корзины, Дидро опустился на землю. С минуту он сидел не двигаясь, с онемевшими руками и ногами. Потом, когда с лица сошла синева и побледневшие как мел губы вновь обрели свой естественный цвет, Дидро широко улыбнулся и навзничь опрокинулся на траву.

Четыре человека кое-как подняли корзину на весы. На чашку поставили гирю, другую, подвесили третью, четвертую. Язычок весов не трогался с места. Тогда принесли трехкилограммовый камень, привязали к чашке. У весовщика Бенедикта от удивления глаза полезли на лоб.

- Вы что, сукины дети, решили угробить человека? - рявкнул он.

- Сколько? - спросил кто-то.

- Сто сорок одно кило!

- Ау-у-у! - вырвалось у толпы.

Все обернулись к лежавшему в траве Дидро, но его там уже не было.

- Дидройя, где ты?

И вдруг увидели: с поникшей головой, болтающимися, словно плети, руками Дидро спускался по тропинке, вниз, к берегу Супсы. И впервые за всю жизнь вдогонку не раздалось ни Дидройя-ежик, порт-артурский шпион, ни Дидройя-ломовой, ойямовский выкормыш, ни Дидройя-мылоед!..

"141 кг" - записал я красным карандашом против фамилии Дидро Эдемиковича Вешапидзе и закрыл тетрадь.

Вечером я завернул-в газету свои техасские джинсы и направился к Дидро.

Двухкомнатный, крытый дранкой домик Дидро стоит у самого берега Супсы. Все свое детство я провел здесь, в этих местах, и ни разу мне не приходило в голову заглянуть в этот дом. Не знаю, было ли это проявлением естественного чувства страха или стеснения, которое люди во всем мире питают к жилищу одинокого человека...

Помню, в весеннюю пору я часто часами стоял на берегу, с трепетом ожидая, что взбушевавшаяся Супса вот-вот унесет убогое жилище Дидро. Но шли годы, а домишко стоял как ни в чем не бывало. Я как-то поделился своими опасениями с дедушкой, и тот ответил:

- Что ты! Ты - дите! Вот я, старик, с самого моего детства во время каждого паводка прощаюсь с этим домом, а он хоть бы что! Знал Эдемика-бестия, где ставить дом! Фундамент под ним - сплошная скала, да такая, что ей нипочем даже две Супсы вместе взятые! Так-то, сынок!..

Нынешней весной Супса разбушевалась как никогда... И теперь, вступив во двор Дидро, я сперва испытал тот знакомый с детства страх, а потом радость от того, что крепко и уверенно стоял на своем месте и единственным в этой ночи горящим окном взирал на сумасбродную Супсу.

Известно: слабоумные люди питают сильную любовь к животным, особенно к собакам. Поэтому я ничуть не удивился, когда целая свора собак бросилась ко мне, виляя хвостами и повизгивая. Лишь одна из них угрожающе ощерилась и залаяла, и я сразу понял, что это - собака Дидро, потому что в чужом дворе собака никогда не лает на посторонних. Я остановился и, не зная клички собаки, на всякий случай позвал ее:

- Дидро, Дидро!

Собака тотчас же успокоилась, подбежала ко мне и стала ласково тереться о мои ноги, словно приглашая в дом, потом побежала вперед, оглянулась на меня и поднялась на балкон. Я последовал за собакой.

Дверь в комнату была отворена. На старинном круглом столе посреди комнаты чадила коптилка. В углу комнаты на низеньком столике виднелась икона богоматери, а перед ней - высохшая ветка вербы. На левой стене висели два выцветших портрета - молодой женщины и усатого мужчины в черной чохе. ("Родители", - мелькнуло у меня в голове.) Под портретами стояла тахта, а на тахте лежал Дидро. На маленьком треножном стульчике у изголовья стоял влажный кувшин, и еще один плетеный стул с круглой спинкой стоял рядом. Вот и все, что я увидел в комнате. Впрочем, нет, под потолком висела электрическая лампочка, но она не горела.