Ирина не осмеливалась прерывать мечты Матрены — в такие минуты она гнала прочь непреходящую тревогу и с готовностью бралась за дела, которые с утра хороводятся в каждом крестьянском доме. Но сама загадывала о будущем с опасливой оглядкой: беспощадные жернова войны вертелись на полный ход, одаривая все новые и новые дома черными похоронными бумажками. С каждым днем все ярче возгоралась Победа, но каждый день отдавали за нее жизнь люди, теперь уже на чужих землях. В любую минуту в избу могла постучаться новая беда. Потому и не тешила себя Ирина, до будущего праздника еще надо дожить в терпеливом и верном ожидании.

Родион в отличие от братьев любил писать письма, его послания были подробными и веселыми, и вдруг наступившее его молчание посулило новую беду, которую уже немыслимо было одолеть. Черная бумажка добьет тетку Матрену, не выстоять ей при последнем немилосердном ударе.

Ипполит упрятал в глубь себя печальное предчувствие и заполнял все тягостные паузы в осиротевшем доме, будоражил тетку Матрену кипучей уверенностью: не иначе как случайное это молчание Родьки и в ближайшее время все образуется. Сам разослал письма по нескольким адресам: в военкомат, командиру части, в штаб фронта — и пугливо дожидался весточки. Молчал районный комиссар, заплутало письмо во фронтовых учреждениях — наедине с собой Ипполит печально сознавал, что в стремительном наступлении нашей армии на запад недосуг проследить за судьбой каждого солдата, но на виду у женщин носа не вешал, а уверенно и бодро поддерживал их, оробевших, поникших.

Первым откликнулся командир части. Письмо пришло теплое, но размывно-неуверенное. Разные хорошие слова были сказаны про Родьку, перечислены его всякие доблести, а последние строчки отозвались в их сердцах горестной болью — в боях за польский городок Родион пропал без вести. Смысл этих жестких сообщений, оставлявших только зыбкую надежду на чудо, давно знала вся деревня. И солдат, которые упоминались в этих бумажках, оплакивали как покойников — слово «пропал» издавна сливалось с необратимым и безысходным «погиб».

Теперь Родька проплывал в двух измерениях: то крепко утверждалась Матрена в мысли, что жив Родион и просто нет у него сил, чтобы откликнуться на материнский зов, а то накатывалась черная тоска и затапливала ее всю без остатка — ушел последний сын вслед за своими братьями, и нет ему возврата в человеческую жизнь. Но все-таки чаще говорила с сыном как с живым, радуя Ипполита, который как мог укреплял в тетке Матрене эту веру.

Печальное известие поначалу резко оглушило Ирину, заморозило ее душу, но, видя, как терзается тетка Матрена, она быстро овладела собой, и только застывшая грусть уже не сходила с ее лица. Еще доверчивее и беспомощнее потянулась к ней сердцем Матрена, и девушка без оглядки отдавала душевный жар матери Родиона, так беспощадно и подчистую ограбленной проклятой войной.

Незадолго до Победы приехал Степан Листопадов, списанный по ранению. Никакой видимой увечности не разглядела Ирина в досрочно отвоевавшем парне, радостно улыбнулась ему при встрече. Степан неуклюже обнимал обрадованную девушку, застенчиво тыкался в ее полушалок, невпопад объяснял, что руки-ноги целы, а вся хвороба сидит у него внутри, что поняли они теперь, почем фунт лиха и как по-хорошему надо строить жизнь. Ликующий порыв нежности Ирины адресовывался Родьке, который заблудился на дорогах войны, и в эту счастливую минуту обнимала она своего единственного, который теперь определенно вернется — раз уцелел его друг, так какой же резон погибать Родиону?

И в доме тетки Матрены Степана приветили как задушевного приятеля Родьки, как честно отвоевавшего солдата — хлебосольно, сердечно, с уважительным вниманием. Даже Ипполит придерживал свой язык, слушая рассказы бывалого воина, который отведал вдоволь всякой кручины, побывал в разных передрягах. Деда так и подмывало вставить словцо-другое, рассказать об эпизодах русско-германской, но словесный его азарт увядал под строгими завороженными взглядами женщин.

Степан громогласно обнадежил тетку Матрену — чихать нужно на эту бумажку! Сколько он знает, худшие опасения сбывались очень редко. На фронте оно как бывало? Прогремел бой — подсчитывают потери. Санитаров тоже смерть не щадит. Где уж им подобрать всех раненых, контуженых! Упал солдат за кустом, в ложбинке — лежит без сознания. Пошарили кое-как, кого обнаружили — подобрали. И рота наступает дальше. Вторые эшелоны надвинулись, нашли солдата, в госпиталь сдали. А писарь из его части уже бумажку домой отправил. Он, сердешный, в лазарете валяется, а мать, выходит, оплакивает живого.

Вроде света прибавил в избе Степан, грусть-тоску развеял. И тетка Матрена повеселела, да и у самой Ирины оживилась душа: наверное, так и приключилось с Родионом, как рассказывает Степан. Ипполит, так тот сразу перешел в союзники Степана. Уловив паузу, понес про разные истории, которые тоже давали мудреные сюрпризы, а потом все оборачивалось складно и по-доброму.

Только раз нахмурилась Матрена, когда зоркие глаза ее поймали восхищенный и жадный взгляд Степана — он цепко, не стыдясь, ощупывал гибкую фигуру Ирины, хозяйничавшей за столом. Девушка перехватила потускневший, полный беспомощной тоски взор тетки Матрены и, чтобы не порушить надежду и уверенность, шагнувшие в избу вместе со Степаном, открыто неприязненно откликнулась захолодевшими глазами на горячий взгляд парня, жестко и бесповоротно прочертив границу их будущих отношений.

Победный день, который в неисчислимых потерях и беспрерывных тяготах долго и трудно шагал к ним, накатился на деревню радостными слезами, бабьими причитаниями, суматошным визгом неразумной еще ребятни, горькими вздохами несостоявшихся невест, надрывным плачем молодых вдов, бражным развесельем чудом оставшихся в живых и редких, как вырубленный лес, мужиков, которых майским днем не знали, куда усадить и чем потчевать.

Ипполит не пошел на почту, а бродил из дома в дом, накачиваясь вместе с самогоном горделивой важностью, будто и он наравне с пришедшими с фронта мужиками мерз в окопах, горько отступал, ходил врукопашную. Да и грех было корить его за такую смычку с боевыми солдатами. Белобилетник еще с германской, в молодости отравленный немецкими газами, он настырно атаковывал районного комиссара, и нет его вины в том, что всегда получал неукоснительный отказ. Слава богу, что Родина обходилась без этого хворого пожилого мужика, который все эти годы рвался защищать свою землю от жестокого врага. И теперь в полном праве ходил победителем по грустно-праздничной деревенской улице, был шумлив и чуточку хвастлив — в безмужичной деревне отзывчивый и добрый Ипполит оставался незаменимой опорой надрывавшихся в непосильном труде одиноких баб.

Он завистливо трогал начищенные медали Степана, ловко управляясь с несчитанными сегодня рюмками, и весь звенел праздничным душевным настроением:

— Теперь быстро разберутся с военными загадками. Каждого человека посчитают, раз примолкли бои, по всем спискам сверят, все госпиталя обшарят. Точную ясность наведут, кто куда приписан, без промашки определят. Мне тут рассказывали про одного лейтенанта — фантазия, да и только. Живой и невредимый заявился домой, не бывать мне в раю, а на него в Белоруссии памятник поставлен. С фамилией и с геройским описанием, стало быть. А тут бумага…

На Ирину утешительные разговоры Ипполита действовали угнетающе, особенно после отшумевших победных дней. Чем больше утверждался Ипполит в своих предположениях, тем заметнее тускнела ее уверенность. Катились в жаркое послевоенное лето тихие и нелегкие дни, но свет уже не заглядывал в дом Матрены — молчал Родион, не слали разъяснений и казенные учреждения.

А тут зачастил к Ирине Степан. В его обращении не было нахального нетерпения, необидчиво и согласно сносил он ее резкие отказы, уступчиво уходил к себе, а к вечеру каждого дня вновь заявлялся в избу. Деревенские удивленно разводили руками — чего привередничает девка, какого рожна ей нужно в это обнищавшее на здоровых мужиков время? Да и мать досадливо вскидывала глаза, когда видела, как враждебно дочь отталкивает пригожего и мало пьющего мужика, который всерьез намерен обзавестись семьей, наладить свой дом.