Однако, крепкое здесь винцо, неудивительно, что этот брат Олексен так орал…

Анри лег на кровать, не раздеваясь. Он хотел заснуть — ему нечего было делать снаружи, это не его праздник, чужой. Но, пролежав минут сорок, поднялся и вышел в ночь. Вся огромная поляна перед ним была усеяна огнями, словно светляки беспорядочно ползали на листе лопуха.

«…в горах не помогут ни меч, ни лук, здесь выручит только верный друг…»— донес до него ветерок обрывок песни, которую орали не менее дюжины глоток.

И ему захотелось сойти вниз, потолкаться между них, стать одним из них. А чем не новая жизнь? Уехать в далекие горы, куда-нибудь к черту на куличики, в Тибет, например. Сродниться с горами, полюбить их… Ему захотелось немедленно пойти и разыскать кого-нибудь с Тибета или Казбека. Какая разница в каких горах жить, лишь бы подальше отсюда, и наплевать, что люди там не верят во Христа, он и сам-то не особо верит…

— Вот вы где! — в свете факела он увидел Жанну. Она раскраснелась и была чуть растрепанной. — Хорошо еще что, отец Кастор сказал, в какой вы пещере. А то я вас повсюду ищу-ищу.

— Зачем? — серьезно спросил он.

— Как зачем? — удивилась она, и Анри понял, что девушка пьяна. — Чтобы повторить то, что было вчера.

— То, что было вчера, повторить невозможно, — мрачно произнес рыцарь и непонятно было к чему именно относятся его слова. И тут же, повинуясь сиюминутному, страстному порыву, он предложил: — Хочешь стать моей женой, Жанна? Уедем отсюда, в другие горы, на Тибет, к примеру. Построим дом или даже замок…

Она расхохоталась.

— Да зачем мне все это? — пьяно спросила она. — К тому же, ты хоть и рыцарь, а старый. И глаз у тебя всего один. Давай лучше сейчас позабавимся, благородный ты мой, я аж вся дрожу.

Анри разозлился. Разозлился всерьез и, прежде всего на себя за то, что поддался дурацкой мысли. Может, он и найдет себе жену, только не эту распутницу и болтушку, от которой в ушах до сих пор звон стоит. Собственно, а нужна ли ему вообще жена?

— Пошла прочь! — зло буркнул Анри и, захлопнув перед ней дверь, громыхнул засовом.

— Ах ты!.. баран одноглазый! Да и черт с тобой! — прокричала она. — Я лучше к брату Олексену пойду, он пусть и не благородных кровей, но и без выпендрежей! Вчера — хочу, а сегодня — пошла прочь!

Она пьяно расплакалась, и по звуку он понял, что девушка сползла по двери и расселась на полу.

Он зло сглотнул набежавший в горле ком и плюхнулся на кровать. И сам удивился, как гулко стучит в груди сердце. Он пытался не думать о девушке, вызывал пред мысленным взором бесконечно красивые пейзажи, что открывались ему в последние дни скитаний по горам.

— Сэр Анри, ну пустите же меня! — разрыдалась за дверью девушка. — Я же полюбила вас!

Он не шевельнулся.

Она еще какое-то время причитала под дверью, затем поднялась и пошла прочь, грозя, что найдет себе другого кавалера, а сэр Анри завтра к ней в ноги упадет, но она останется такой же неприступной, как пик Страданий. Анри усмехнулся — он краем уха слышал сегодня о восхождении на этот пик.

Он привык засыпать не когда хочется, а когда необходимо, но сегодня сон не шел. И совершенно не ссора с бывшей проводницей (теперь он выберется в долину и без нее) взволновали его. Ему вновь захотелось оказаться среди этих странных людей, бредящих непонятным.

Он подошел к стене и вынул из держака факел. Медленно, чтобы не сорваться с пандуса, который даже не был огорожен (удивительно — как не падают возвращающиеся с веселья гостя, напробовавшиеся даров отца Пирса?), он спустился на поляну. Уже внизу вспомнил, что забыл в пещере кубок. Ему очень захотелось сделать еще глоток этого вина, но возвращаться не стал, просто пошел к столу, где полыхали огромные костры.

Отца Пирса уже не было, там распоряжался дюжий полупьяный мужчина, которого все называли брат Марк, и вокруг бочки уже благоухала огромная лужа. Когда Анри сказал, что забыл свой кубок, ему без разговоров дали другой. Вино действительно было очень вкусное. Рыцарь сделал еще глоток и отошел в сторону, жадно ловя разговоры. Но темы уже сменились:

— …а когда этот полоумный мне харкнул под ноги, я уж от души ему как врезал…

— …поперло на первом круге, вот и взял, а потом непруха сплошная…

— …к ослице сзади подкрался и…

— …ну, с непривычки его как начало тошнить…

— …ощипал перья у глупой курицы…

— …а я ему, дураку, и цежу эдак сквозь зубы…

Но и про горы говорили тоже — куда ж без них, родимых.

Он ходил, слушал, и ему здесь нравилось. С разговорами никто не приставал, но и когда он подходил к беседующим, не гнали, освобождали место у костра. Он не заметил, кто сунул ему в руки мягкую взрезанную вдоль лепешку с горячим мясом внутри. Спать не хотелось ничуть, хотя весь день он вышагивал по горной тропе то под гору, то на подъем. Ему было хорошо.

Но все ж надо было отдохнуть, неизвестно каким выдастся следующий день. Он вернулся к своей пещере.

На его постели лежала Жанна, на ее губах выступили пузырики, точно у младенца. Не нашла, значит, себе другого ухажера. В ее руке был зажат пустой кубок, который Анри забыл на столе перед уходом.

Анри усмехнулся и вновь вышел на улицу.

Воздух был какой-то необыкновенный, внизу не такой, и звезды, казалось, сверкают здесь ярче. Он вдруг почувствовал, что зябнет, и поспешил к одному из многочисленных костров. Он нашел один, догорающий, у которого никого не было, подбросил сухих веток из кучи, сложенной неподалеку, и уселся на лежавшее рядом с костром бревно. Огонь жил собственной жизнью и Анри уставился на него, привычно остановив взгляд на одной точке. Это был его недостаток — он любил часами смотреть на огонь. Иногда даже в ущерб делу. Только какие у него нынче дела? Только одно — спасти свою шкуру…

Он очнулся от раздумий, когда заметил, что тьма вокруг рассеялась. Было удивительно тихо, только звонко пела о своей любви к жизни какая-то ранняя птаха.

Но еще какой-то звук совершенно органично вплетался в это ясное утро. Анри огляделся. Там, где стояли скамьи, как и говорила вчера Жанна, за столом на возвышении сидел толстый бородач и что-то бубнил, глядя в свиток. Анри подошел и сел на дальнюю скамью, облокотился на спинку, вслушался:

— ..всем этим концепциям свойственна также реакционная идеализация ранних периодов различных цивилизаций, когда низшие якобы добровольно повиновались высшим, а религиозность и основанная на вере мораль обусловливали наивысшую способность к творчеству, совершенно необходимое качество при…

Анри встал и громко произнес:

— Прошу прощения, я опоздал…

Толстяк прекратил бубнить, оторвался от свитка и с удивлением посмотрел на рыцаря.

— Что?!

— Я опоздал на начало и не слышал названия вашей проповеди… В двух словах хотелось бы узнать…

— А, конечно-конечно. Моя беседа озаглавлена «Меч, как продолжение руки рыцаря, а стило, как продолжение мысли священника и наоборот»… Дело в том, почтеннейший, что…

— А для чего вы читаете, если здесь никого нет? — не удержался от вопроса Анри, хотя понимал, что он скорее риторический.

Но отец Николя ответил торжественно:

— Если христианский священник, в отсутствие прихожан по случаю урагана, не будет служить Богу, то Бог покинет эту церковь. А прихожане, что не могут выйти из-за непогоды, знают, что святой отец молится за них. Конечно, сравнение неправомерное… Но эти свитки, — он кивнул на разбросанные по всему столу рукописи, — я готовил целый год и их вчера уже читали те, кто приехал утром. А после прочтут другие. И расскажут тем, кто не прочел. И ночью у костра все обсудят. А сейчас… Если хоть раз нарушить традицию — ее не возобновишь. Мы никому не нужны, кроме самих себя и потому свободны, как ни один царь во всем мире. Мы владыки природы, потому что горы — повелители мира, ближе всех к Богу. И если нарушить традицию, мы потеряем эту свободу… — он почувствовал некую фальшь в своем полном пафоса голосе, чуть смутился и добавил: — Может быть и нет, но разве стоит рисковать?