— Да, да, — бормочет Либле в ответ. — Оно вроде бы так. — При этом он вешает брюки своего собрата на единственный ржавый гвоздь, который торчит в стене нужника. — А теперь, — добавляет звонарь ворчливо, — отойди чуток подальше — и у меня тоже тут кой-какие дела есть, не могу я их улаживать, ежели кто другой смотрит. Будь так добр, выдь наружу.

— А мои штаны? — в отчаянии вскрикивает Кийр. Нижние отправились туда, куда они отправились, но верхние?! Они куда подевались? Отдай их, дорогой друг!

— Да Бог с ними, с этими штанами! — Паунвереский звонарь машет рукой. — Ведь не штаны мужика красят, а в аккурат наоборот. Ступай, ступай! — и выталкивает голого до пояса, словно журавль, портного за дверь.

— Силы небесные и вся чертова рать! — восклицает Имелик, обращаясь к Тоотсу, — погляди-ка туда! Кийр разгуливает по волостному двору без штанов! Ты когда-нибудь видел такое?

— Хм-хм-хм, пуп-пуп-пуп, — смеется Тоотс. — Нет, не видел. Кто знает, может Йорх по новому кругу пошел. Может, он именно таким манером рассчитывает побыстрее заполучить свой поселенческий надел. Хм-хм-хм.

Вскоре после этого на крыльце волостного дома, словно живое воплощение указующей власти, появляется помощник секретаря и звонит в колокольчик: заседание начинается. К этому времени у портного Кийра брюки уже на положенном им месте, и он, с какой стороны ни возьми, парень-хват; только вот опять небольшая загвоздка — он вынужден остаться с наружной стороны дверей, поскольку не является членом совета уполномоченных. Но подслушать-то все же можно, о чем говорят там, внутри, в судебном зале, возле стола секретаря и так далее.

Председателем собрания избирается весьма напористый мужик, это можно заключить даже по звуку его голоса. В этом голосе сила и властность человека, от которого зависит благополучие многих граждан Паунвере. Урезают жалованье, где только можно, однако в то же самое время какому-нибудь своему мужику даже и прибавляют: пусть живет и здравствует, у него невпроворот работы: шуточное ли дело, когда человек…

Протокол пишет секретарь сам, и уж от себя-то он любую беду отведет. Если какой-нибудь горластый бобыль рвется обкарнать его жалованье, то получает в ответ такую мощную отповедь, что у всех уполномоченных начинают гореть уши.

В конце концов дело все же доходит до обсуждения и тщательного взвешивания того самого прошения Георга Аадниеля Кийра, которое он в письменном виде подавал уже трижды. Бог Троицу любит, как говорит народная мудрость.

— Да, — берет слово тот самый вяэнаский Март, — вообще-то поселенческий удел сгодился бы каждому, но у нас есть мужики и победнее, из тех, кто на войне угробил свое здоровье … Вроде бы не мешало и на них обратить внимание.

— Видали, какой дьявол! — буравит Кийр ухо Кристьяна Либле. — Налопался за мой счет, как пиявка, а теперь напрашивается на скандал. Я пойду и пристукну его.

— Послушай, приятель, — от тебя несет.

— Ну и что с того, но этого мужика я пристукну, моя душа не вытерпит.

И Аадниель Кийр, словно очумелый, сопровождаемый своим ароматным «тросом», врывается в судебный зал и рявкает под самым носом председательствующего:

— Получу я этот надел или не получу? Мой брат …

— Прошу вас выйти отсюда! — Председательствующий делает легкий взмах рукой, — вам здесь не место!

Поселенческого надела Кийр, разумеется, не получает и в страшном душевном расстройстве устремляется прямиком домой, по дороге думая: «Кто же из нас свалял олуха, я или эти дьяволы там, в волостном доме — вот вопрос?»

А некоторые из его недавних собутыльников, выйдя из судебного зала, смачно плюют куда придется и спрашивают друг друга: — Куда же делся господин Кийр? Он ведь обещал нам кое-что поставить после заседания.

Но господин Кийр к тому времени уже приходит домой; бормоча проклятия, спешит он в свою спальню.

— Послушай, Йорх, — говорит сквозь полуоткрытую дверь Бенно, терпение которого лопнуло словно костюм по наметке, — ты хоть бы сказал, как решилось твое дело в волостном доме.

— А ты, сорока, поди спроси у них самих, у тех, кто мутит воду, Не желают дать мне завоеванную мною территорию, и все тут.

— Какую территорию ты имеешь в виду, дорогой братец? Турцию, что ли? Говорят, там полно огромных кусищ земли, которые только и ждут могучих земледельцев.

— Ты — последний мерзавец! — гудит Йорх из глубины комнаты, что, между прочим, вовсе не так уж и далеко: жилые помещения Кийров отнюдь не из просторных.

Тут разражается плачем женушка Георга Аадниеля: она видит, что ее дражайший супруг вконец выведен из равновесия, что с ним случилось нечто из ряда вон выходящее; и жизнь, которая сулила столько радостей, так и норовит ускользнуть сквозь пальцы. В чем, собственно, суть — этого Юули, привыкшая к чисто практической деятельности, не понимает. Да, в каком-нибудь заказанном ей платье она разбирается, а вот по какой такой причине ее законный супруг в последнее время то и дело бушует этого ее ум уяснить не в состоянии. Из одних острых углов состоит теперь ее муж. Вот и милую Маали он вроде бы до того довел, что народ болтает… Кто бы мог ожидать от Георга чего-либо подобного!

Внезапно гремит щеколда наружной двери, и все в доме умолкают.

— Кто это может быть? — спрашивает мамаша Кийр, распространяя вокруг резкие кухонные запахи. — Идите же наконец поглядите, кто там.

— Сию минуту, — ворчит Бенно, слезая с портновского стола.

В сопровождении Бенно в рабочую комнату входит господин средних лет, в котором хозяева узнают Арно Тали.

— Иисусе Христе! — вскрикивает госпожа Кийр необычайно звонким голосом,

— никак это вы, саареский Арно?

— Да, я и есть. Приехал на несколько дней поглядеть, как поживают паунвересцы. Пока что вижу, по меньшей мере, у вас все в порядке.

Старая госпожа Кийр вытирает передником сидение одного из стульев и предлагает гостю присесть.

— Садитесь, господин Тали! — говорит она радушно. Как это вы тут очутились?

— Очутиться тут — не диво, получил два-три дня отпуска — вот и приехал поглядеть, что поделывают в Паунвере; зашел и к вам немного передохнуть и спросить, как идут у вас дела. Нет, не беспокойтесь, надолго я у вас не задержусь, скоро я снова пойду дальше. — Арно Тали садится на предложенный стул. — А что, Йорха нет дома?

— Где же мне еще быть? — Из-за дверей высовывается старший сын. — О-о!

— восклицает он слегка сиплым голосом. — Никак ты, дорогой школьный друг, в кои-то веки!

Аадниель Кийр подходит к Арно Тали, пожимает ему руку, — по всему видно, он действительно рад приходу школьного приятеля.

— Ну, как там у вас, в Таллинне, живут? — спрашивает Аадниель, слегка кривя рот. — У нас тут дела отнюдь не на высоте. Вот хоть и сегодня, ходил я в волостное правление, надеялся получить немного землицы за своего погибшего на войне брата Виктора, но — вышвырнули. А не мог бы ты, дорогой друг Тали, там, в Таллинне, замолвить за меня словечко?

— Я … настолько слаб в аграрной политике, что в этом отношении ничего не могу обещать, — Тали улыбается, — я никогда не беру на себя обязательства, если не в состоянии их выполнить. Но… поговорить-то я все же тут и там могу, кое-какие знакомства у меня есть. Однако, насколько я понимаю, дела такого рода лучше начинать именно тут, на месте.

— Тут они уже давным-давно начаты, — отвечает Кийр, — только вот местные власти настроены на иной лад. Получается так, что мои справедливые слова всерьез не принимаются.

— Хорошо, — устало произносит Арно, барабаня по столу пальцами, — так и быть, я сделаю для тебя все, что смогу, только дай мне соответствующие бумаги. Через два дня я опять поеду в Таллинн, к тому времени уже будут позади эти «клистирные праздники», как их называет некий тартуский писатель, который нам обоим прекрасно известен.

— Нет, я от своего не отступлю, — Георг Аадниель подтягивает брюки, при этом ан помочах отрывается одна из пуговиц и со стуком катится под портновский стол.