Так что в конце концов мне пришлось крепко задуматься о том, как заставить Генри переехать в Нью-Йорк. И когда я таки задумалась, то поняла: истинная причина того, что Генри так стремится жить поближе к Филадельфии, в том, что здесь он фигура достаточно заметная, а в Нью-Йорке – такой же, как все. Потому что заметные фигуры в Нью-Йорке – это, например, мистер Отто Кан[2], который так много делает для искусства, или же реформаторы, которые против искусства борются. Вообще-то, мистеру Кану, чтобы привлечь к себе внимание, достаточно устроить постановку какой-нибудь оперы, а реформатору, чтобы привлечь внимание к себе, нужно добиваться ее запрета. У Генри никогда не хватит ума не только устроить что-нибудь, но и запретить. В Нью-Йорке таких людей полным-полно, и конкуренция очень жесткая.

Единственное, что Генри умеет, так это рассуждать насчет падения нравов. Похоже, он даже не может вызвать ни в ком чувство раскаяния, потому что слушают его разговоры только те, чья нравственность и так на высоте. Даже самое занятное, что Генри способен придумать, может заинтересовать разве что жителей Филадельфии, а в Нью-Йорке это никого не волнует.

Да, конечно, люди из Канзас-Сити или Сент-Луиса тоже приезжают в Нью-Йорк и понимают, какие они невидные, но они всегда могут придать себе важности, щедро раздавая чаевые в ресторанах, покупая билеты в театр у спекулянтов и общаясь с примами ночных клубов. Вот Тексас Гинэн может называть по имени любой, заплативший ей пару сотен долларов. Но Генри вряд ли захотел бы быть знаменитостью в кругах, где вращается Тексас Гинэн. Он разве что мог бы сходить к ней в известное заведение, посмотреть, как там люди развлекаются, а потом бы потребовал этот клуб закрыть.

Так что мне пришлось действительно крепко задуматься о том, как же сделать Генри заметной в Нью-Йорке фигурой, и я решила, что самый простой путь – сделать его членом какой-нибудь ассоциации.

И тут я вспомнила про моего друга, одного джентльмена из Нью-Йорка, человека очень-очень заметного, члена всего, что только возможно. Я написала ему и спросила, не мог бы он прислать Генри приглашение приехать в Нью-Йорк и стать членом чего-нибудь. Этот джентльмен состоит членом «Друзей культуры», «Ассоциации любителей природы», «Нью-Йоркской лиги борцов с чумкой» и «Общества Огайо». Оказывается, «Общество Огайо» – самое труднодоступное, потому что туда принимают только уроженцев Огайо. Но он раздобыл для Генри приглашение вступить в «Общество Пенсильвании», в него вступить проще – для этого всего-навсего надо быть уроженцем Пенсильвании.

Так вот, когда к Генри посыпались все эти предложения, он очень обрадовался, подумал, что его известность докатилась и до Нью-Йорка. Он решил немедленно туда ехать и вступать во все, куда его приглашают. Конечно, ему пришлось взять с собой и меня. Когда я снова оказалась в «Ритце» – после всего, что мне пришлось претерпеть, живя семейной жизнью, – я поняла, что снова дышу полной грудью.

В первый же вечер в Нью-Йорке Генри отправился на банкет и сидел за одним столом с Эми Роттсфилд Рэнд, очень интеллектуальной дамой, которая однажды побывала в Китае и с тех пор почти ничего не слышит, Перси Гилкрист Сондерс, которая знаменита тем, что считает, будто правописание должно зависеть от произношения, и Честером Уэнтвортом Пибоди, который вечно рассказывает о своих наблюдениях за сусликами, а еще очень достоверно описывает все, что они делают. Встреча с такими знаменитыми людьми навела Генри на всякие мысли и на многое открыла глаза. Потому что, побеседовав с ними, Генри с удивлением обнаружил, что мозгов у него не меньше, чем у них. Это всегда происходит с людьми, которые из-за комплекса неполноценности боятся рот раскрыть. Ведь совершенно неважно, насколько неполноценен твой комплекс – в Нью-Йорке всегда найдешь очень известных людей, у которых мозгов ничуть не больше, чем у тебя.

Когда Генри вернулся домой после банкета, я заглянула к нему в спальню в новом розовом пеньюаре и наконец-то заставила его пообещать, что мы будем жить в Нью-Йорке, где наша жизнь будет в интеллектуальном плане гораздо более насыщенной.

А еще я записала Генри в клуб «Книга месяца»: там советуют, какую именно книгу следует прочесть в этом месяце, чтобы подчеркнуть свою индивидуальность. Организовано все просто замечательно, и пятьдесят тысяч человек каждый месяц читает одну и ту же книгу.

Потом мы сняли квартиру в новом доме на Парк-авеню, и я туда взяла только антиквариат – все самое старинное итальянское и одного из старых художников – Рембрандта. Вспомнить смешно – раньше я считала, что в интерьере должно быть много розового атласа и шелка. Но женщина, разбирающаяся в искусстве, признает только итальянский антиквариат. Так что если раньше я носила шифоновые пеньюары, отделанные страусовыми перьями, то теперь они у меня все из старинной итальянской парчи, которая раньше служила одеянием какого-нибудь средневекового папы римского, она такая чуть выцветшая и очень изысканная.

Когда мы обставляли детскую для «нашего мышонка», декоратор отыскал настоящую итальянскую колыбельку какого-то стародавнего века Только Дороти сказала, что итальянский мастер, когда ее делал, наверное, думал, если ребенок помрет, из колыбельки получится отличный гробик А еще Дороти боится, что дитя, которое будет в ней спать, вырастет мрачным меланхоликом. Все-таки иногда Дороти рассуждает вполне здраво, потому что, как оказалось, итальянский антиквариат ужасно действует на нервы, особенно в дождливые дни. Так что Дороти практически у нас живет – чтобы спасать меня от тоски, которую на меня нагоняет вся эта итальянская старина.

Наконец настало время «нашему мышонку» появиться на свет, и мы с Дороти отправились на ланч в «Ритц». После ланча Дороти собиралась пройтись по магазинам, а потом попить чаю «запросто». Она позвала меня с собой. Я обожаю ходить по магазинам и пить чай «запросто», но все-таки я решила, что лучше мне пойти домой. И когда под вечер я взяла наконец-то на руки «нашего мышонка», я почувствовала себя вознагражденной за все лишения.

Я позвонила Дороти, пившей чай, чтобы сообщить ей, что ребенок оказался мальчиком. Ничто так не трогает людские сердца, как история про женщину, прошедшую «Долиной невзгод» и вышедшую оттуда с младенцем на руках. Поэтому все, кто пил чай, изъявили желание немедленно ко мне приехать. Я сидела в кровати в своем раннеитальянском халатике, и мы устроили настоящую вечеринку в честь «нашего мышонка». Люди все приходили и приходили, и я все время звонила и заказывала сэндвичи. Няня, к сожалению, показывала «нашего мышонка» только издали, потому что шум и табачный дым вредны для новорожденных.

В конце концов я была вознаграждена за все свои мучения, потому что Генри отписал на меня значительную сумму. Особенно сентиментальны мужья бывают в тот день, когда могут назвать супругу «мамочкой».

Ну вот, все так благополучно завершилось, и Генри, конечно же, решил, что теперь я буду сидеть дома и стану Женой и Матерью. Но едва я встала с постели, как почувствовала прилив сил и начала думать о дальнейшей карьере. Только я решила больше в кинематографе не работать, потому что «Сильнее страсти» по непонятным для меня причинам провалился и принес одни убытки. Поэтому я решила заняться литературой и дома не сидеть, а как можно больше вращаться в литературных кругах.

Ну вот, вскоре я узнала, что самые литературные круги Нью-Йорка собираются в отеле «Алгонкин» – туда литературные гении ходят на ланч. Известно это потому, что каждый литературный гений, съевший ланч в «Алгонкине», обязательно пишет о том, что именно туда ходят на ланч литературные гении. Так что я позвала Дороти сходить со мной на ланч именно в «Алгонкин».

Только Дороти сказала, что если мне так уж необходимо познакомиться с интеллектуалами, она все равно собирается на литературную вечеринку, которую Джордж Джин Нейтан[3] устраивает где-то в Джерси, в месте, знаменитом тем, что там подают пиво, сделанное без спирта, если только я ничего не путаю. Там должны были быть мистер Г. Л. Менкен, Теодор Драйзер, Шервуд Андерсон, Синклер Льюис, Джозеф Хергешаймер и Эрнест Бойд. Так что я сказала Дороти: «Если они все такие культурные, то зачем едут в Нью-Джерси, там же, как известно, совсем никакой культуры нет!» И Дороти, подумав, решила, что единственной причиной поездки является пиво. Но я все-таки решила поехать, потому что кое-кто из них написал довольно известные книжки.