Послушай, нас с тобой не пощадят, когда начнут стрелять на площадях. Не уцелеть нам при любом раскладе: дошлют патрон - и зла не ощутят.

Послушай, нам себя не уберечь. Как это будет? Вот о том и речь: вокруг тебя прохожие залягут) а ты не догадаешься залечь.

Минуя улиц опустевший стык, ты будешь бормотать последний стих) наивно веря, что отыщешь рифму и все грехи господь тебе простит.

Живи, как жил, как брел ты до сих пор, ведя с собой ли, с Богом разговор, покуда за стволом ближайшей .типы не перещелкнул новенький затвор.

Были гулкие куранты и граненые стаканы, ссоры в транспорте до визгу и купюры цвета беж... Эмигранты, эмигранты собирали чемоданы, выправляли гае-то визу и мотали за рубеж. Ну, а мы шагали в ногу, не шурша, не возникая, что кругом дороговизна и оклад сто пятьдесят... Удивительно, ей-богу, но какая-никакая у меня была Отчизна года три тому назад. КГБ да Первомаи, Конституция - что дышло, убежавшим - укоризна и водяра из горла... До сих пор не понимаю, как же этакое вышло: я - остался, а Отчизна чемоданы собрала. Уложила и смоталась в подмосковные затоны, в среднерусский конопляник, где щекочет соловей... Мне на Родину осталось посмотреть через кордоны я теперь ее племянник, выбыл я из сыновей. Отреклась, как эмигрантка, и раскаянье не гложет: мол, ребята, не взыщите, а не будет хода вспять... Но потом, когда, поганка, продадут тебя за грошик, ты же скажешь: "Защитите!.." И придется защищать.

Две границы пройдено. Клочьями рубаха. - Здравствуй, тетя Родина, я - из Карабаха. Три границы пройдено. Складками надбровья. - Здравствуй, тетя Родина, я - из Приднестровья. Все четыре пройдено. Упаду - не встану. - Здравствуй, тетя Родина, я - с Таджикистану. За подкладкой - сотенка. Движемся - хромая. Что ж ты, падла-тетенька? Али не родная?

Что ты, княже, говорил, когда солнце меркло? Ты сказал, что лучше смерть, нежели полон. И стоим, окружены у речушки мелкой, и поганые идут с четырех сторон.

Веют стрелами ветра, жаждой рты спаяло, тесно сдвинуты щиты, отворен колчан. Нам отсюда не уйти, с берега Каялы перерезал все пути половец Кончак.

Что ты, княже, говорил в час, когда затменье пало на твои полки вороным крылом? Ты сказал, что только смерд верует в знаменья, и еще сказал, что смерть лучше, чем полон.

Так гори, сгорай, трава, под последней битвой. Бей, пока в руке клинок и в очах светло. Вся дружина полегла возле речки быстрой, ну а князь - пошел в полон, из седла - в- седло.

Что ты, княже, говорил яростно и гордо? Дескать, Дону зачерпнуть в золотой шелом!.. И лежу на берегу со стрелою в горле, потому что лучше смерть, нежели полон.

Как забыли мы одно, самое простое что доводишься ты, князь, сватом Кончаку! Не обидит свата сват, и побег подстроит, и напишет кто-нибудь "Слово о полку".

x x x

Изрек Христос, осмеянный жестоко, что нет в моем отечестве пророка. Так даже с этим на Руси не гладко: пророки есть - с Отечеством накладка.

x x x

Вы, в разврате потонувшие, отойдите, потому что я не торгую звонкой лирою я чулками спекулирую!

x x x

Мне снятся сны, где все - как наяву: иду проспектом, что-то покупаю. На кой я черт, скажите, засыпаю и снова, получается, живу!

Я эту явь когда-нибудь взорву, но не за то, что тесно в ней и тошно, и даже не за подлость, а за то, что мне снятся сны, где все - как наяву.

УРОК АНАТОМИИ

Кормит мужа хорошо и много, никаких превратностей не ждет. Да, через желудок есть дорога. Рассказать, куда она ведет?

ЛИРИЧ. ДОВЕСОК

Счастье, выглянув едва, обернулось пьяным бредом. То ли предали слова, то ли я кого-то предал.

Цвета крови и чернил грязь и ржавчина в горниле. То ль кого похоронил, то ль меня похоронили.

Безнадежное зеро. Где же адская бумага, петушиное перо, опереточная шпага!..

Год любви любой ценой вот и все, о чем просил бы... Как ты выдуман, Хромой, беспощадно и красиво!

x x x

Мир сотворен. Границы отвердели. Который раз по счету сотворен? И, верно, не на будущей неделе очередной великий сдвиг времен.

И потому-то думается людям, что неизменен будничный уклад. И мы живем. И мы друг друга судим. И кто-то прав. И кто-то виноват.

Сумеем ли за малое мгновенье понять, что ни один из нас не прав, когда Господь для нового творенья смешает с глиной контуры держав!..

x x x

Бросьте, это не жестоко просто будет больше света. Потому сегодня столько ампутированных веток.

Потому не хмурьте лица, и потом - не в этом дело, ибо все должно ветвиться до известного предела.

И в раздвинутых преддверьях . изумленного апреля что вы, право, о деревьях? На себя бы посмотрели!

Запредельно, звонко, резво полоснет пила по ветви и морозные рассветы серебрят монету среза.

x x x

В южной местности гористой, на краю пустыни длинной рассказали гитаристу про старинные руины.

Рассказали и гортанным мертвым именем назвали. И ушел он по барханам к серым контурам развалин.

Брел по зыби золотистой просто так, из любопытства поглядеть и возвратиться. Поглядел - не возвратился.

Он нашел меж серых склепов, где кончался мертвый город, оловянный серый слепок с человеческого горла.

Там, в толпе цветасто-тесной, там, за белой толщей праха, кто-то пел не просто песню, кто-то пел не просто правду.

Значит, слово било в сердце, убивало, помыкало, раз одно осталось средство ковшик жидкого металла.

Но не знал палач усердный, запечатав глотку эту, что отлил в металле сером первый памятник поэту.

Нет ни имени, ни лика, в цепких пальцах легковерна оловянная отливка, отмыкающая песню...

Храмы рухнули. И ныне равнодушно смотрят горы; что осталось от твердыни? Оловянный слепок с горла.

От прославленной столицы слиток серого металла... Было страшно возвратиться, страшно было взять гитару

и начать, как начинали до тебя - отважно, скорбно, точно зная, что в финале оловянный слепок с горла.