Что особенно поражало в безостановочной деятельности иксиан, для которой они часто были вынуждены изобретать искусственные предлоги, так это ее быстрота. В сравнении с этой ошеломлявшей меня ураганной скоростью ритм нашей современной жизни, который мы считаем бурным, можно назвать безмятежным, ленивым. А ведь время, столь скудно отмеренное нам, землянам, льется на Иксе мощным, неиссякаемым потоком. Чем объяснялась эта торопливость - впрочем, нисколько не лихорадочная, но размеренная, выверенная? Что она означала?

Я уже в первые дни понял, что бессмертные испытывают глубокое безразличие к своему прошлому, каким бы близким оно ни было. Позже я пришел к выводу, что их психическое настоящее также сведено почти к нулю, что, занимаясь тем или иным делом, они в эту же самую минуту мысленно уносятся вперед, всецело захваченные тем, что должно произойти в следующий момент времени. Я уяснил для себя причины этого отношения ко времени только под конец моего пребывания на Иксе, после бесед с некоторыми из моих хозяев теми, кого у нас на земле назвали бы философами. Прежде чем коснуться этого предмета, я считаю необходимым уточнить, во избежание весьма важных недоразумений, два пункта. Во-первых, плотское нетление не означало, что иксиане были защищены от гибели. Во-вторых, они обрели не вечную жизнь, но жизнь нескончаемую.

Смерть уже не была составной частью их природы, точнее, той новой природы, которой они были наделены в результате стабилизации. На Иксе больше не существовало так называемой естественной смерти - однако светоносная плоть иксиан, уязвимая и хрупкая, могла оставаться невредимой только в определенных искусственных условиях. На земле она разрушилась бы почти моментально. И даже на Иксе возможность несчастных случаев была устранена не до конца: малейшая оплошность в приготовлении пищи, неосторожный бросок мяча во время спортивной игры, неловкое движение на берегу озера могли вновь низвести иксианина на тот уровень, где пребываем мы, жалкие земляне. Но меня уверили, что ничего такого здесь еще ни с кем не приключалось, - правда, в устах моих хозяев эти уверения не слишком много значили... Во всяком случае, мне не удалось получить сведений о подобных происшествиях, которых, без сомненья, они не могли, да и не захотели бы скрыть. Тем не менее смерть не вовсе покинула Икс, только притаилась где-то. Когда вначале иксиане показались мне по-детски беззаботными, это было очередным моим заблуждением, - они хорошо понимали, какие опасности их окружают. Но они полагались на свои знания, на быстроту и точность своих движений. И все же, хотя они в совершенстве знали свою планету, которая во многом была творением их рук, мне казалось, что под этой острой настороженностью, под этим любопытством, пробуждаемым в них любыми, самыми пустячными отклонениями от привычного хода вещей, кроется какая-то глубоко запрятанная тревога. Особенный же интерес у всех бессмертных, пока я оставался на Иксе, вызывала моя скромная персона. Я был для них единственной неразрешимой загадкой, и они буквально забрасывали меня вопросами, внимательно разглядывали, впиваясь в меня своими огромными блестящими глазами, похожими на прожекторы. Эти вопросы, задаваемые без всякого стыда и стеснения, были подчас такими, что я не мог удержаться от смеха, - всегда при этом повергая в недоумение моих собеседников. Смех, как и слезы, был им совершенно чужд и непонятен.

Не знаю, господа, нужно ли подробно объяснять вам различие между нескончаемостью и вечностью. Вы помните определение великого греческого мыслителя: "Время есть движущееся подобие вечности" 8. Вечность и нескончаемость несовместимы, они взаимно исключают друг друга. Вечность это реальная, "благая" бесконечность, это, говоря языком Гегеля, абсолютное настоящее, мгновение, в котором сосредоточены и объединены три измерения времени. Нескончаемость - это бесконечность потенциальная, бесконечность "дурная", это всегдашняя возможность добавить к сколь угодно большой величине новую величину, это "трансфинитность" (я использую этот термин в специальном математическом значении, приданном ему Кантором). Поэтому нескончаемость - иначе, безграничное время, - в принципе не может разрешиться вечностью: чтобы перейти от одного к другому, требуется вмешательство чего-то вневременного, условно говоря, "чудо", вроде христианского страшного суда, завершающего человеческую историю, которая сама по себе не предполагает обязательного завершения и могла бы продолжаться без конца. Согласно христианскому учению, рай вечен, блаженное созерцание, которому предаются избранные, есть абсолютное настоящее; ад же нескончаем, мучения осужденных никогда не исчерпаются. Для бессмертных реальная бесконечность была лишь условным понятием, противопоставленным понятию потенциальной бесконечности и занимавшим известное место в их математических рассуждениях.

Так было на Иксе не всегда: в давно миновавшую эпоху великих религий здешним мистикам был знаком восторг, который вырывает человека из времени и позволяет ему на какое-то мгновение, подобное вспышке молнии, соединиться с Абсолютом (как бы последний ни назывался). Было ли это озарение чисто субъективным и иллюзорным, как утверждали скептики, или же речь шла об откровении трансцендентного порядка, для нас сейчас не важно. Факт остается фактом: тогдашние иксиане видели в вечности не только абстрактное понятие, она могла переживаться ими в мистическом опыте. И не тогда ли это переживание бесповоротно исчезло из их жизни, когда для них перестал существовать потусторонний мир? Позволю себе напомнить, что мистики, пытаясь выразить невыразимое, обычно прибегали к языку влюбленных - единственному, который, по их мнению, был способен передать, пусть косвенно, то, что ускользает от обычной речи. Разве плотское соединение, очищенное любовью, не становится земной проекцией слияния любящей души с Богом, символическим отражением этого слияния? Разве в высший момент близости влюбленные не переживают одновременно и смерть, и блаженство, не исторгаются из времени, чтобы мгновением позже низвергнуться в него вновь? Так или иначе, с утратою пола бессмертные оказались необратимо отрезанными от этого опыта, который, быть может, только и был способен приоткрывать им вечность.

Любой из нас, жителей земли, когда-нибудь должен умереть: можно сказать, мы все как бы не до конца умерли. На Иксе я находился среди существ, которые не до конца стали богами: бессмертные, как олимпийцы, они тем не менее не обладали - еще не обладали - всей полнотой божественного могущества. И я, глядя на них, постоянно задавал себе один и тот же вопрос: почему эти люди, располагающие временем (в самом сильном, буквальном смысле слова) и знающие, что раньше или позже наверняка реализуют наиболее дерзкие свои стремления, не могут попросту наслаждаться жизнью в райском саду, которым стала их планета, - как то, несомненно, делали бы мы? Мне была непонятна эта всезаполняющая активность, эти шарящие взоры, исполненные жгучего любопытства, и, прежде всего, эта странная нетерпеливость: едва поставив перед собой цель, они, казалось, считали обязательным немедленно, тут же, ее достигнуть, как если бы от этого зависела их участь... Но их участь и вправду от этого зависела.

Лишь позже я сообразил, что и этот, и все другие вопросы, которые меня тревожили, объяснялись тем, что я смотрел на моих хозяев глазами жителя земли. Я упускал из виду принципиальное значение того факта, что иксиане, остановленные в определенном возрасте, уже не испытывали никаких телесных изменений, как то постепенно происходит с любым из нас. Мы, как и все земные существа, движемся сначала по восходящей, потом по нисходящей линии. Мы причастны ко времени, у нашей жизни есть какая-то история. Иксиане же начиная с того далекого дня, когда они, очистив свою плоть, покинули клиники и лаборатории, - стали непричастны ко времени, они были навсегда оторваны от своей личной истории. Их можно было сравнить с человеком, стоящим на берегу и глядящим на реку: все вокруг них пребывает в постоянном движении, но они сами неподвижны, исключены из этого движения; ход времени отмечен для них лишь их собственным сердцебиением и дыханием. Казалось бы, созданы все условия, позволяющие им быть бессмертными, и все же в подлинном смысле слова они еще таковыми не стали: они были не более бессмертны, чем любое сверхпрочное вещество - золото, платина. Подлинное бессмертие оставалось для них целью, которой еще предстояло достигнуть, и для решения этой задачи им нужно было соприкасаться со временем, нужно было действовать - как физически, так и интеллектуально. Как только я это понял, мне стало понятным и их поведение. Если бы иксиане перестали действовать, они тут же окаменели бы, они стали бы уже не субъектами истории, но вещами среди других вещей. То, что я называл их торопливостью, диктовалось лишь необходимостью постоянной деятельности, которая не позволяла возникнуть даже малейшей пустоте. Их нетерпеливость была лишь внешним проявлением присущего им способа переживать время. Для нас все на свете либо происходит сейчас, либо уже произошло, либо еще должно произойти. Для них того, что должно произойти, не существует: существует только то, что надлежит сделать. То психическое настоящее, которого, как мне казалось вначале, у них вовсе не было, на самом деле и было не чем иным, как этим долженствованием. На земле между первыми мечтами о межпланетных путешествиях и их осуществлением сменилось не одно поколение, тогда как здесь, на Иксе, какими бы ни были проекты, созданные бессмертными, их спустя сто, тысячу лет осуществят те же самые люди, что окружают меня сейчас. Я употребляю здесь будущее время, но они сами употребили бы настоящее, так как для них это осуществление уже входит, включается в их настоящее. Иначе говоря, они одновременно пребывают во всех моментах своего будущего - в той мере (подчеркиваю), в какой они его созидают. И пределы этого будущего-настоящего постоянно раздвигаются, потому что один проект влечет за собой другой.