— Подожди! Если послезавтра утром ты увидишь дым на скалах Святого Сульпиция, вечером я буду у тебя — любовник или супруг, как ты того пожелаешь. Я всем пренебрегу!

— Альфонс! Так ты действительно любишь меня, — в упоении сказала она, — если готов подвергнуть такой опасности свою жизнь ради того, чтобы отдать ее мне?

Он не ответил, только взглянул на нее; она опустила глаза, но он прочел на пылающем лице своей возлюбленной восторг, равный его восторгу, и протянул к ней руки. Какое-то безумие охватило Мари, она склонилась на грудь маркиза, решив отдаться ему и в падении своем найти величайшее счастье, ибо она рисковала всем своим будущим, которое могла упрочить, если бы вышла победительницей из этого последнего испытания. Но едва ее голова опустилась на плечо возлюбленного, во дворе послышался легкий шум. Мари как будто очнулась, вырвалась из объятий Монторана и выбежала из хижины. Лишь тогда она немного овладела собой и могла подумать о своем положении.

«Он принял бы мой дар и, может статься, посмеялся бы надо мной, — сказала она про себя. — Ах, если б это было верно, я убила бы его... Нет, только не сейчас», — добавила она, заметив Скорохода, и сделала знак, который он прекрасно понял.

Бедный малый круто повернулся на каблуках, притворившись, что ничего не видел. Мадмуазель де Верней мгновенно вернулась в комнату и прижала палец к губам, показывая этим маркизу, что он должен хранить глубочайшее молчание.

— Они здесь! — еле слышно сказала она с ужасом.

— Кто?

— Синие.

— А-а! Нет, я не умру, не получив...

— Да, возьми...

Он прижал ее к себе, похолодевшую, беззащитную, и сорвал с ее уст поцелуй, исполненный ужаса и наслаждения, ибо он мог быть первым и последним. Затем они вместе подошли к порогу и, притаившись за косяком двери, стали наблюдать. Маркиз увидел Гюдена с отрядом в двенадцать человек, — они стояли внизу, у долины Куэнона. Он повернулся вправо, к анфиладе полевых околиц, — семь солдат стерегли тропинку у толстого гнилого бревна. Он взобрался на бочку с сидром, пробил крышу из деревянных планок, решив выбраться на гору, но, выглянув из дыры, тотчас спрятал голову: Юло занимал возвышенность, отрезая ему путь к Фужеру. Монторан посмотрел на возлюбленную, у нее вырвался крик отчаяния: она услышала топот трех отрядов, окружавших хижину.

— Выходи первая, — сказал он, — ты будешь мне защитой.

Слова эти наполнили ее гордостью и счастьем, она встала перед дверью, а маркиз взвел курок своего мушкетона. Измерив взглядом расстояние от порога хижины до бревна, Монторан бросился на семерых синих, осыпал их картечью и прорвался сквозь них. Все три отряда кинулись к загородке, через которую перескочил вождь шуанов, и увидели, как он бежит по полю с невероятной быстротой.

— Пли! Пли! Черти, дьяволы! Какие же вы французы! Пли, негодяи! — кричал Юло громовым голосом.

Лишь только с гребня возвышенности раздались эти слова, солдаты и люди Гюдена дали дружный залп, но, к счастью для беглеца, плохо прицелились. Маркиз уже подбежал к воротам первого поля, и в ту минуту, когда он перепрыгнул через них на второе поле, его чуть не настиг Гюден, в ярости бросившись за ним вдогонку. Услышав близко за собою топот опасного противника, Молодец помчался еще быстрее. Все же они почти одновременно подбежали ко второй околице, но тут Монторан так метко бросил мушкетон в голову Гюдена, что тот, ошеломленный ударом, замедлил шаг. Невозможно описать тревогу Мари и то внимание, с каким смотрели на это зрелище Юло и его отряд. Все молчали, бессознательно повторяя жесты обоих бегущих людей. Молодец и Гюден вместе достигли белой завесы, образованной заиндевевшей рощицей, но вдруг Гюден повернул назад и спрятался за яблоней: показалось человек двадцать шуанов, которые до той поры не стреляли, опасаясь попасть в своего начальника, — теперь они изрешетили дерево пулями. Весь маленький отряд Юло кинулся спасать безоружного Гюдена, который отступал от яблони к яблоне, пользуясь для перебежки теми минутами, когда королевские егеря заряжали ружья. Он недолго находился в опасности. Контршуаны, соединившись с синими, во главе с Юло подоспели на выручку молодому офицеру, добежав до того места, где маркиз бросил в него мушкетон. В эту минуту Гюден заметил, что его противник, видимо, совершенно измученный, сидит под деревом в рощице; тогда он предоставил товарищам перестреливаться с шуанами, укрывшимися за боковой изгородью поля, обошел их и с быстротою лесного зверя бросился к маркизу. Заметив этот маневр, королевские егеря дикими криками предупредили своего предводителя о новой опасности, затем, выстрелив с обычной удачливостью браконьеров, попытались оказать сопротивление контршуанам, но те смело взобрались на земляную насыпь, служившую врагу укреплением, и взяли кровавый реванш. Шуаны выбежали на дорогу, тянувшуюся вдоль изгороди поля, где произошла описанная нами сцена, и захватили возвышенность, ибо Юло совершил ошибку, покинув ее. Прежде чем синие спохватились, шуаны засели за выступами и гранями скал; из-за этих прикрытий они могли безопасно для себя обстреливать синих, если б Юло выказал намерение забраться туда и дать бой. В сопровождении нескольких солдат Юло двинулся к рощице на поиски Гюдена; фужерцы, оставшись в поле, принялись раздевать убитых и приканчивать раненых, — в этой ужасной войне обе враждующие стороны не брали пленных. Маркизу удалось спастись; шуаны и синие обоюдно признали неприступность позиций неприятеля, бесполезность дальнейшей борьбы и думали лишь о том, как бы разойтись.

— Если я потеряю этого юношу, я больше не хочу заводить друзей! — воскликнул Юло, внимательно глядя на опушку леса.

— Ого! — воскликнул один из молодых горожан Фужера, обыскивая мертвеца. — У этой птицы желтые перышки...

И он показал землякам набитый золотом кошелек, который нашел в кармане у какого-то толстяка, одетого в черное.

— А это что у него? — сказал другой, вытаскивая у покойника из кармана редингота требник. — Вот так штука, это поп! — воскликнул он, бросив требник на землю.

— Ах, разбойник, и поживиться-то у тебя нечем! — сказал третий, найдя в карманах шуана, которого он раздевал, только два экю по шести франков.

— Зато у него башмаки знаменитые, — ответил один из солдат, собираясь снять их.

— Погоди, башмаки получишь, если они придутся на твою долю, — возразил один из фужерцев и, сорвав башмаки с ног мертвеца, бросил их в кучу собранных вещей.

Четвертый контршуан принимал деньги, для того чтобы поделить их, как только соберутся все участники экспедиции. Когда Юло вернулся с Гюденом, последняя попытка которого захватить Молодца оказалась столь же опасной, как и бесплодной, он нашел два десятка своих солдат и человек тридцать контршуанов перед грудой мертвых врагов: одиннадцать трупов было сброшено в канаву, вырытую вдоль изгороди.

— Солдаты! — строго крикнул Юло. — Я запрещаю вам делить это тряпье! Стройся! Живо!

— Гражданин командир, — сказал один из солдат, указывая Юло на свои башмаки, из которых вылезали все пять пальцев босых ног. — Ну деньги — пускай, черт с ними! Но вот этакие сапожки, — продолжал он, показывая прикладом ружья на пару башмаков с подковками, — этакие сапожки, командир, пришлись бы мне как раз впору.

— Ты позарился на английские башмаки? — оборвал его Юло.

— Как же так? — почтительно сказал один из фужерцев. — С самого начала войны мы всегда делили добычу...

— Вам я не запрещаю... Можете следовать вашим обычаям, — резко перебил его Юло.

— На, Гюден, возьми-ка этот кошелек, в нем немало луидоров. Ты хорошо потрудился, и твой начальник не будет сердиться, если ты возьмешь его, — сказал молодому офицеру один из его бывших товарищей.

Юло искоса взглянул на Гюдена и заметил, что тот побледнел.

— Это кошелек моего дяди! — крикнул Гюден. Изнемогая от усталости, он все же сделал несколько шагов, подошел к груде мертвецов, и первым бросился ему в глаза труп его дяди; но как только он увидел багровое лицо, уже с синими пятнами, окоченевшие руки и огнестрельную рану, он глухо вскрикнул и сказал: