Мистер Беркрофт был тонкий худощавый человек лет около шестидесяти, но еще бойкий. Этот опытный моряк бороздил океан в течение сорока пяти лет, и те эпизоды, которые он иногда рассказывал, сидя за стаканчиком грога, доказывали, что его жизнь была полна самых необыкновенных приключений. Он был серьезен, благоразумно набожен, не позволял браниться. А старший помощник никогда почти не выходил на палубу без грубого бранного слова. У Беркрофта была привычка созывать каждый вечер всех матросов в свою каюту и читать им короткую молитву. Этот странный для судна обычай вызывал улыбку некоторых новых матросов, а Джексон не только не приходил на молитву, но и жестоко смеялся над такими благочестивыми собраниями; тем не менее все поведение Беркрофта до такой степени соответствовало заведенному им правилу, что даже самые ленивые и необдуманные находили его хорошим человеком и с сожалением расставались с бригом.

Джексон, человек с бычьей головой и рыжими волосами, был груб, никогда не забывал и не прощал обид, благодарности он не знал, а желая отомстить кому-нибудь, не останавливался ни перед чем.

На третий день бриг, называвшийся «Элиза и Джейн» в честь двух дочерей судовладельца, пришел в Фальмут и бросил якорь на внешнем рейде, где уже было около тридцати-сорока других судов. На второй день их стоянки в гавани показался фрегат, вооруженный пятьюдесятью пушками, а с ним два корвета; после этого купеческие суда двинулись навстречу своим покровителям. Те прежде всего сняли с каждого купца около трех четвертей его экипажа, сделав суда беззащитными, лишив их возможности надеяться на свои силы и заставив всецело полагаться на военных конвоиров.

Наконец, после дальнейших приготовлений и пушечных выстрелов, вся вереница вышла из гавани; всего было семьдесят пять судов, но через несколько дней в виду осталось только серок. Отставшие купцы поплыли дальше, полагаясь на себя; некоторые были захвачены каперами, которые шли вслед за флотилией. Немногие суда отвели во французские порты, некоторые были отбиты обратно.

Остальные счастливо дошли до Барбадоса, где командор горько пожаловался на купеческие суда, которые, несмотря на все его уговоры, отделились от остальной флотилии.

Во время рейса, который продолжался семь недель, Ньютон успел вполне освоиться в своем положении. Капитан обращался с ним хорошо, а Джексон не пропускал случая досадить ему или обидеть, чем только мог. По прибытии в Барбадос мистер Беркрофт отправился на берег в дом господина, которому принадлежал привезенный бригом товар, и тогда-то злобность Джексона выразилась со всей силой.

Бриг разгрузился и стоял в бухте Карлейля, ожидая сахар, который он должен был отвезти в Ливерпуль.

Однажды, когда Ньютон стоял на палубе подле люка, наблюдая за тем, как матросы складывали тюки в трюм, старший помощник подошел к нему с канатом в руке и точно случайно толкнул его с такой силой, что молодой человек непременно упал бы в люк, если бы не схватился за Джексона. Правда, он не мог удержаться на ногах, но увлек за собой и первого помощника капитана. Джексон же, желая удержаться и спасти себя, схватился за одну из веревок главной гротовой мачты и, не упав сам, помимо воли удержал и Ньютона. Однако, благодаря весу их тел, веревка скользнула по рукам Джексона и разрезала их.

Беркрофт узнал об этом случае и, желая спасти Форстера от дальнейших злобных нападок своего первого помощника, пригласил Ньютона в дом владельца груза, мистера Кингстона.

Молодой Форстер очень понравился мистеру Кингстону, и, видя, как сильно вопрос о неграх интересует его, грузовладелец предложил Ньютону навестить плантацию одного своего знакомого.

Рано утром мистер Кингстон, Беркрофт и Ньютон сели на мулов и поехали к усадьбе плантатора. Солнце уже освещало небо, но еще не показывалось, только золотило края облаков. На каждом листике блестели капли росы, туман скрывал часть вида, грохот водопадов смешивался с щебетанием птиц, которые перепархивали с одной ветки на другую. В воздухе чувствовалась свежесть, даже холодок; трудно было вообразить, что это место лежит под тропиками.

— Совсем другое представление о климате Вест-Индии бытует в Англии, — заметил Ньютон. — Там мысль о нем соединяется у нас с мыслью о нестерпимой жаре и желтой лихорадке.

— Все это основано на рассказах людей, редко бывающих вне городов или гаваней, — ответил Кингстон. — В Карибском море нет ни одного острова, на котором, встав пораньше, нельзя было бы наслаждаться такой восхитительной атмосферой. Особенно на Ямайке; там с гор можно собрать сколько угодно снега.

Через полчаса путники остановились подле длинного ряда строений, тянувшихся в начале долины, которая спускалась к морю. Их встретил плантатор, высокий худощавый человек в парусиновом костюме и широкополой шляпе.

— Милости прошу, джентльмены; добро пожаловать, Кингстон, — встретил он их. — Сойдите с седел, мои молодцы возьмут мулов. Эй, Джек, где ты? Куда девался Бэби и Булки? Идите сюда, вы, ленивые мошенники! Пожалуйте, джентльмены, закусим. Завтрак на столе.

И старый плантатор провел своих гостей в большую прохладную комнату в наземном этаже. Там стоял стол, полный самых отборных тропических кушаний.

— Пожалуйста, джентльмены; советую надеть белые куртки; здесь не церемонятся. Эй, ты, мальчишка Джек, где «сангори»? Отличный здесь климат, капитан Беркрофт. Нужна только умеренность.

«Мальчишка Джек» — красивый негр лет сорока — принес «сангори», питье, сделанное из полбутылки виски, двух бутылок мадеры с сахаром, с лимонным соком и с тертыми орехами. Все разбавлялось водой. Напиток был влит в громадный кувшин. Джек принес его обеими руками и поставил перед своим хозяином.

— Не угодно ли выпить? — предложил плантатор Беркрофту.

Тот отказался, зато хозяин дома выпил за его здоровье.

В эту минуту Ньютон внезапно вздрогнул и, заглянув под стол, заметил:

— Я думал, подле меня собака, но это черный ребенок.

— Ах, один выскочил? — сказал плантатор. — Ведь я же велел тебе, Джек, всех их запереть.

— Да, сэр, я запер, — ответил чернокожий, тоже глядя под стол. — Это противный негритенок, двухлетний Самбо. Его никак не удержишь, сэр. Ну, выходи, Самбо!

Ребенок подполз к своему господину и взобрался к нему на колени. Старик погладил его по голове с курчавыми волосами, похожими на шерсть, и дал ему кусок жареной индейки. Схватив его, маленький Самбо тотчас же снова нырнул под стол.

— Видите ли, капитан, они привыкли приходить сюда во время завтрака; я их запер только потому, что у меня гости. Вот эта дверь ведет на детский двор.

— Детский двор?

— Да, я вам покажу его. Там их много.

— О, пожалуйста, впустите сюда детей. Я хочу их видеть, и мне будет жаль, если из-за меня они не получат того, чего ждут.

— Открой дверь, Джек.

Едва это было исполнено, как в комнату ворвалось около двадцати детей от трех до семи лет, черных, как полированное черное дерево, по большей части без платья, и очень сытых. За старшими вползли маленькие, еще не умевшие ходить.

Общество кормило детей; старшие бесцеремонно теснились к плантатору и его друзьям, маленькие сидели на полу и со смехом ели свои порции.

— Конечно, это все невольники? — спросил Беркрофт.

— Да, и почти все родились в этом имении. Может быть, теперь вы заглянете в детскую?

Говоря это, плантатор повел гостей во двор, из которого прибежали дети. Это была квадратная площадка; с трех сторон ее окаймляли маленькие дома, каждый состоял из двух комнат; в большинстве комнат помещались невольницы, почти все с грудными малютками.

— Это мои женщины-наседки; они не работают, а только смотрят за детьми, которые остаются здесь лет до восьми, до девяти. В имении есть врач, и если заболевает кто-нибудь из детей или взрослых невольников, он лечит их. Теперь, если угодно, осмотрим работы.

Плантатор провел гостей к длинному ряду отдельных домов; каждый стоял в центре сада, засаженного бананами, сладким картофелем, ямсом и другими тропическими растениями. Повсюду бродило множество домашних птиц всякого рода, виднелось также много свиней.