В октябре 1924 года (Аляска) Кнуда Расмуссена посетил Великий Заклинатель Духов Наягнек. Среднего роста сильный старик, огонь в глазах и властный голос. Наружность у него была ужасающая: маленькие пронзительные глазки дико блуждали, нижняя челюсть хлябала под неплотно наложенной повязкой, какой-то человек, желая убить его, обезобразил ему лицо.

Великий Полярный Путешественник спросил у Великого Заклинателя Духов:

— Из чего состоит человек?

— Из тела, как видишь, из имени, которое ты унаследовал от умершего. И еще из чего-то, из непостижимой силы, которую мы зовем «ютир» — душа. Она дает всему жизнь, форму, внешность.

— Как, по-твоему, живут люди?

— Они разобщены… они слабы, потому что не умеют отдаваться чему-нибудь одному сразу. Великий охотник не должен быть одновременно великим женолюбцем. Но никто не в силах перестать это делать.

Когда прилетел вертолет, нам оставалось только снять палатку — все давно было собрано, вертолет прилетел на пять дней позже срока. Мы лихорадочно забрасывали груз, хотя, в общем-то, торопиться было некуда. Летчики бродили по берегу реки, собирали отбракованные нами камни, те, что покрасивее, а один умудрился даже пристроиться с удочкой и выловить хилого чебачка.

На аэродроме мы долго ждали машину и в поселке появились только к вечеру. Почта еще работала, и, свалив на кухне рюкзаки, мы ринулись сломя голову на «востребования». Еще бы — полтора месяца без писем.

Каждый получил по пачке корреспонденции. Читать решили дома, а сейчас — в магазин, до его закрытия тоже оставалось не так много.

Нас четверо. Начальник отряда Жуков, два студента — рабочие, оба Саши (чтобы их не путать, начальник, как в детском саду, всех называл по фамилии), и я.

Ключи от квартиры нам оставил старый приятель, укативший в отпуск. Однокомнатное холостяцкое жилье — койка, стол и книжные стеллажи. Спальные мешки мы распаковали тут же. Каждый лежал в своем углу и читал письма. Если долго не бывает вестей, письма надо рассортировать по штемпелям, а самые важные читать последними.

Студенты закончили письма и стали вертеться перед зеркалом, рассматривая свои первые в жизни бороды. Затем с трудом одолели вино и ринулись в клуб на танцы.

Я подивился какой-то странной — наступившей вдруг — тишине. И чему-то тревожному, появившемуся в доме.

Жуков лежал закрыв глаза.

Я разлил по стаканам вино, принес ему, присел рядом.

— Что случилось?

Он протянул письмо.

Письмо было длинным, я не стал читать.

— Отсюда есть прямые рейсы на Москву? — спросил он.

— По вторникам.

— А сегодня?

— Суббота.

— Сколько у нас денег?

— Все деньги у тебя, — напомнил я ему.

— Ах, да… На билет туда хватит…

— Дадим телеграмму, в понедельник пришлют… Но зачем?

Он опять протянул письмо, и мне пришлось его прочитать.

— Ты ее любишь?

Он вздохнул:

— За неделю в Москву и обратно я успею. А начальство в Магадане не узнает.

— Летать в Москву выяснять отношения? Может быть, она тебя разводом просто пугает?

Он покачал головой.

— Давно у вас это?

— К этому шло, — сказал Жуков.

— Надо закончить работу… закончить до снега… в Москву успеешь потом… не горит…

— Со стороны видней, — усмехнулся он.

— Видишь, как благодарно — собрала вещички и укатила. Оставила тебе в Магадане квартиру и любимого кота… А ты полетишь в Москву унижаться…

Я знаю, не надо вмешиваться в личные дела, но ведь он сам дал мне письмо. Мне хотелось разозлить его, чтобы он успокоился.

— Очень мило — не дождаться даже возвращения с поля… Видать, очень ты ей нужен!.. Ну и забудь… постарайся… Вернемся в Магадан, видно будет.

— Не надо об этом… — сказал он и выпил вино. Потом встал, зашагал по комнате, налил себе еще… — Какое мерзкое пойло…

Я знал, если он поедет и вернет ее — будет еще хуже, вернет себя в добровольное рабство на всю жизнь. Ничего хорошего из этого не получалось, были случаи, насмотрелся. К тому же я боялся, что мне придется одному упираться со студентами.

— Жуков, а мне ведь нужно на охотучасток… Пожалуй, я сегодня и пойду… А? Вернусь в понедельник… мне нужно, у меня там дела… сам знаешь…

— Ты ее любишь? — спросил он.

— У нас это давно… я каждый год сюда приезжаю… И в отряд к тебе напросился, чтобы работать здесь…

— Показал бы хоть…

— Увидишь, еще не вечер… давай-ка ужинать…

Он пошел на кухню открывать банки, а я стал накрывать на стол.

Мы сидели на толстом стволе лиственницы, выброшенной морем. Небольшой костерок тлел рядом. Костер нам со стариком Керго не нужен, он просто так, для души. Огонь для еды рядом с домом, там колдует старуха Имаклик, жена Керго, готовит чай и мясо.

Здесь на берегу пять избушек, один большой сарай — бывший склад. Летом обитаема только одна избушка — дом Керго. Сарай пуст, зимой в нем хранилось моржовое мясо, охотничья утварь, брезент, палатки, ремни, шкуры.

Теперь в нем гуляет ветер. Зимой на этом охотучастке будет так же пустынно, охотники переселились дальше на север, на берег Ледовитого океана, а Керго остался. Здесь тоже берег Ледовитого, южная оконечность небольшого уютного залива, тут всегда спокойно. Вот и сейчас мы смотрим на гладь воды, греемся на солнце. Тепло и тихо — август.

Я пришел вчера ночью. От поселка участок недалеко — сорок километров по берегу моря. Зато весь берег пустынен, без жилья, без следов человека, потому-то и возможна охота на этом самом ближнем участке. Но все-таки другие охотники перебрались подальше. Им видней, а Керго спокойней. Вот только скучно зимой будет, в гости ездить далеко придется.

Рад был ночному гостю Керго, мы с ним дружим давно — лет десять. Почти каждый год видимся.

Бабушка Имаклик запалила в ночи костер, повесила котел с мясом — молодую нерпу застрелил днем на берегу Керго. В котле потроха и кровь с жиром, хороший суп — хлебово, его обычно зимой готовят, сытный. Нашлась у меня заветная бутылочка, знал, что к друзьям иду — досидели почти до утра.

— Прибавилось ли что-нибудь в твоей коллекции? — спросил я старика.

Он сходил в дом, вернулся с ящиком. Раскрыл его. Там между двумя фанерками, перевязанными ремнями, оказалась картонка и бумаги. На картонке привинчены значки ОСОВИАХИМ, «Ворошиловский стрелок», «Отличник сельского хозяйства», медали ВДНХ, «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», значок «Ветеран труда Магаданской области», «Ударник коммунистического труда», орден «Знак Почета», знак из моржовой кости «40 лет Чукотскому национальному округу» и еще несколько, я не разобрал при свете ночного костра. Были три грамоты, подписанные И. Папаниным.

Не первый раз смотрю я его реликвии. Вот и сейчас я выразил вслух удивление и восхищение.

Довольный старик аккуратно все запаковал как было и отнес в дом.

Керго, пожалуй, самый старый на побережье. О нем и заметка в районной газете была «Ровесник века». Только думается мне, он вовсе не ровесник, а чуточку старше. Сам не помнит, когда родился. Он помнит только события. Много родственников у него разбросано по тундре, не сосчитать. А знают-то его повсюду — и на востоке Чукотки, у эскимосов, и у южных чукчей, и на западном берегу. Жена его — Имаклик — эскимоска. Это третья его жена или четвертая, я не знаю, нехорошо чужих жен считать.

…Мы сидим на бревне, смотрим на море и молчим. На море можно смотреть бесконечно долго.

Я соскальзываю с бревна, ложусь на землю поближе к костру, смотрю на небо и, подсвеченные красным облака. Ранние утки на красном небе меняют строй. Кажется, сказочный змей летит. Почему у чукчей и эскимосов в фольклоре нет змей? Да просто нет тут никаких гадов, не водятся. Откуда же им и в фольклоре взяться?