Старика ломало. Девушки бросали озабоченные взгляды на Гремина. Но у того все было рассчитано до минуты.

– Смотрите, граф…

Гремин вынул из кармана шприц и ампулу – на сей раз с морфием. Показал Франкини, чтобы тот удостоверился в подлинности наркотика. От достоинства аристократа не осталось и следа. Франкини умирал, корчась с зеленой пеной на губах.

Гремин, обратясь к девушкам, проронил:

– Одевайтесь! И снарядите шприц.

Устроившись на коленях, чтобы смотреть прямо в глаза Франкини, Гремин крепко стиснул ему плечи. Тот застонал.

– Послушайте меня, граф. Сейчас вы мне скажете, где документы, и мы вам сразу же вводим морфий. Вы согласны?

Франкини закивал настолько энергично, что Евгении показалось, что его голова вот-вот оторвется и покатится по мраморному полу. Он протянул дрожащие руки к девушкам.

– Нет, слово за вами, – остановил его Гремин. – Сперва вы нам говорите, где документ, а уж потом – все остальное. Выпейте для начала.

Он вынул из кармана серебряную фляжку, достал носовой платок, стер пену с губ Франкини, налил виски в рюмочку, служившую пробкой, поднес ко рту Франкини, заставил проглотить. Тот закашлялся. Гремин повторил процедуру, через пару минут взгляд Франкини слегка просветлел. По крайней мере он был в состоянии держать голову.

– Я скажу. Но мне тяжело. Очень тяжело. Поверьте!

– Верю. Поэтому говорите быстрее.

С трудом шевеля губами, Франкини медленно выдавливал из себя слова:

– Я отдал эти документы. Отдал. Я любил женщин. Нет, не любил. Был увлечен, – он закашлялся, снова побагровел.

– Вколи! – бросил Гремин Евгении. Они стянули со старика пиджак, закатали рукав рубашки. Рука была почти бестелесная, одна кость – Вот вена, давай быстрее!

После укола Франкини задышал ровнее. К нему вернулся румянец. Еще немного – и он открыл глаза.

– Ну, так кому вы отдали документы, граф?

Переведя дух и пошевелив губами, словно проверив, на месте ли они, тот произнес:

– Я их никому не отдавал.

– Как не отдавали? – Гремин собрался не на шутку разозлиться.

– Я их подарил. Нет, по сути их у меня украли. Я тогда любил одну женщину. Это была самая страшная – и странная – любовь в моей жизни. Я ей сболтнул об этих документах, и она их выклянчила у меня. Мне они тогда все равно были не нужны.

– Кто она? – суровым голосом потребовал Гремин.

– Сейчас скажу. Герцогиня, герцогиня… Ка… Га…, – граф запнулся, заморгал глазами, словно испугался. – Нет, нет… У нее не было титула.

– Так герцогиня или нет? – надавил Гремин.

– Я не помню. Не помню, – испуганно, чуть ли не мальчишеским голосом, пробормотал граф, озираясь по сторонам.

Гремин попробовал его потрясти. Тот запищал. Евгения смекнула, что пора вмешаться.

– Не надо, Эндрю! Он не придуривает. Он действительно не помнит. Это Паркинсон.

Гремин поднял брови. Видимо, поверил.

– Хорошо. Как мы можем найти эту женщину?

– Я не знаю. Не знаю. Я ее с тех пор не встречал. Правда не знаю.

– Тогда попробуйте описать ее. Только быстрее.

– Стерва. Господи, какая же она была великолепная стерва… – Блаженная улыбка перегнулась в гримасу боли. Напряженные складки на лбу и вокруг рта выдавали, что Франкини мучительно старался вспомнить хотя бы что-нибудь. – А, вот. У нее было родимое пятно на левой груди. Над соском. Все шутили – знак зверя.

– Ну скажите хотя бы, где вы с ней познакомились?

– На кладбище.

– На кладбище. На каком?

– На Верано. Там лет пятнадцать назад в семейных склепах устраивали тайные оргии. Мне довелось там побывать. Тогда-то мы с ней на мою голову и познакомились. Потом у меня начались неприятности с фашистскими властями. Я бежал в Швейцарию. Больше я ее не видел.

Франкини утомленно затих. Чувствовалось, что наркотик действует. Страдальческое выражение исчезло с его лица, он зевнул, раз, другой. Еще немного, и он погрузится в блаженство сна. Гремин перевел взгляд на Евгению. Та повторила:

– Бесполезно. Он не помнит. И к тому же он сейчас заснет.

Гремин встряхнул Франкини. Не сильно, но ощутимо.

– Не спите. Я все равно не отстану. Где мы ее можем найти?

Заплетающимся языком граф вымолвил:

– Я не знаю. Мы с ней познакомились на Верано. Наверное, и сейчас ее можно там встретить. Как я слышал, она не изменила своих пристрастий, – Франкини снова призакрыл глаза.

– Каких пристрастий? – не удержалась Евгения.

На секунду очнувшись, Франкини остановил на ней почти осмысленный взгляд:

– Curiosity killed the cat, красавица моя, – он засмеялся. Наверное, ему хотелось захохотать гомерически громко, но вышло что-то похожее на глухое хихиканье. – Некрофилия, – смех перешел в кашель, затем в легкий храп.

Граф заснул. Они не успели ни обменяться словами, ни переварить происшедшее, когда на лестнице послышались шаги. Появился камердинер.

Он, видимо, собирался получить очередную мзду и приготовился быть строгим.

– Ну, вот видите, что вы натворили. Я же вас предупреждал!

Гремин отвел возможность дальнейших домогательств:

– Мы ничего не натворили. Все, как договаривались. Лекарство пациенту введено, в нужной дозе, лучшего качества. Можете проверить, – он протянул на ладони обломки ампулы. – Минуту назад он заснул, сейчас у него восстановится нормальное дыхание и вечером он проснется огурец огурцом. Так что не волнуйтесь.

– Вы узнали, что хотели? – спросил он.

– Не все. Нужно будет поговорить еще раз. Может быть, два от силы. Только больно уж он стар. Многое забыл. Да и сочинять любит. Не сразу сообразишь, что он придумывает.

– Такое с ним бывает, – охотно согласился камердинер. – Только имейте в виду, в следующий раз такса будет выше. Вы в два часа не уложились, а отвечать мне.

– Согласен. Я вам позвоню на следующей неделе. Напрямую вам.

– Хорошо, дотторе, – признав наконец в Гремине авторитет и силу, жадный камердинер наградил его непонятным титулом.

Возвращались в машине молча. Гремин был погружен в себя. Марианна откровенно ошеломлена и растеряна. Евгения внутренне ликовала. Наконец-то они получили подтверждение того, что искали. Документ, раскрывающий тайну Гоголя, существует. И у них есть ключ, как его найти! Евгении доводилось бывать в Верано, в той части на холме, где располагались семейные склепы. Зловещее место…

Евгения не успела заснуть, когда по двери раздалось легкое кошачье поскребывание. На пороге стояла Марианна. В кружевной французской ночной сорочке, выбивавшейся из-под гостиничного махрового халатика.

– Пойдем отметим! Отметить было что.

Это была их вторая (после памятной встречи с Божаной) ночь любви с Греминым. Они не пили, не ерничали, не самоуничижались, не злорадствовали… Все прошло тихо, спокойно, словно они втроем одна семья. Гремин не переставал думать о своем, но был ласковым и внимательным. И Евгении было хорошо с ним. И Марианне, похоже, тоже. Во всяком случае, Евгения несколько раз заглядывала испытующе ей в глаза и не находила ни вражды, ни отторжения. Засыпая, Евгения блаженно жмурилась: «Это самая счастливая ночь в моей жизни. Мы победим и будем счастливы все».