И она безмолвно заплакала, спрятав лицо в передник.

Тогда Якову не было жалко ее, а теперь стало жалко... Взглянув на Мальву, он сурово повел бровями.

- Ну, вот и я! - воскликнул Василий, являясь в шалаш с рыбой в одной руке и ножом - в другой.

Он уже справился со своим смущением, глубоко скрыв его внутри себя, и теперь смотрел на них спокойно, только в движениях его явилась несвойственная ему суетливость.

- Вот сейчас запалю я костер... и приду к вам... поговорим! Ах, Яков, а?

И он опять ушел из шалаша.

Мальва, не переставая грызть семечки, бесцеремонно разглядывала Якова, а он старался не смотреть на нее, хотя ему этого очень хотелось.

Потом, так как молчание стесняло его, он сказал вслух:

- А котомку-то я в лодке оставил, - пойти взять!

Неторопливо поднявшись с места, он вышел, на смену ему в шалаш явился Василий и, наклонясь к Мальве, заговорил торопливо и сердито:

- Ну, на что ты-то приехала с ним? Что я про тебя скажу ему? Кто ты мне?

- Приехала, да и все! - коротко сказала Мальва.

- Эх, ты... несообразная баба! Как я теперь буду? Так прямо ему в глаза и тово... сразу?.. У меня жена дома-то! Мать ему... Должна ты была это сообразить!

- Очень нужно мне соображать! Боюсь я его, что ли? Али тебя? - спросила она, пренебрежительно щуря свои зеленые глаза. - А как ты давеча завертелся перед ним! То-то смешно мне было!

- Смешно тебе! А я как буду?

- А ты думал бы об этом раньше!

- Да я знал, что ли, что его так вот вдруг выбросит сюда из моря-то?

Скрипел песок под ногами Якова, и они оборвали свой разговор. Яков принес легонькую котомку, бросил ее в угол и искоса, недобрыми глазами, взглянул на женщину.

Она с увлечением щелкала семечки, а Василий присел на обрубок, потер руками колени и с улыбкой заговорил:

- Так вот ты, значит, и явился... как это ты надумал?

- Да так... Писали мы тебе...

- Когда? Я никакого письма не получал!..

- Ну? А мы писали...

- Потерялось, видно, письмо-то, - огорчился Василий. - Ишь ты, черт его возьми... а? Когда нужно - оно и потерялось...

- Стало быть, ты не знаешь наших-то делов? - спросил Яков, недоверчиво взглянув на отца.

- Да откуда? Не получал я письма!

Тогда Яков рассказал ему, что лошадь у них пала, хлеб весь они съели еще в начале февраля; заработков не было. Сена тоже не хватило, корова чуть с голоду не сдохла. Пробились кое-как до апреля, а потом решили так: ехать Якову после пахоты к отцу, на заработки, месяца на три. Об этом они написали ему, а потом продали трех овец, купили хлеба да сена, и вот Яков приехал.

- Вот оно что! - воскликнул Василий. - Та-ак... А... как же вы... денег я вам посылал...

- Велики ли деньги? Избу чинили... Марью замуж выдали... Плуг я купил... Ведь пять годов... время-то прошло!

- Да-а! Не хватило, значит? Такое дело... А уха-то у меня сбежит! - Он встал и вышел вон.

Присев на корточки перед костром, над которым висел закипавший котелок, сбрасывая пену в огонь, Василий задумался. Все, что рассказал ему сын, не особенно сильно тронуло его, но породило в нем неприятное чувство к жене и Якову. Сколько он им за пять лет денег переслал, а они все-таки не справились с хозяйством. Если бы не Мальва, он сказал бы Якову кое-что. Самовольно, без отцова разрешения из деревни ушел - хватило ума на это, - а с хозяйством справиться не мог! Хозяйство, о котором Василий, живя до сего дня жизнью приятной и легкой, вспоминал очень редко, теперь вдруг напомнило ему о себе, как о бездонной яме, куда он пять лет бросал деньги, как о чем-то лишнем в его жизни, не нужном ему. Он вздохнул, мешая ложкой уху.

В блеске солнца маленький желтоватый огонь костра был жалок, бледен. Голубые, прозрачные струйки дыма тянулись от костра к морю, навстречу брызгам волн. Василий следил за ними и думал о том, что теперь ему хуже будет жить, не так свободно. Наверное, Яков уже догадался, кто эта Мальва...

А она сидела в шалаше, смущая парня задорными, вызывающими глазами, в которых, не исчезая, играла улыбка.

- Чай, поди-ка, невесту в деревне-то оставил? - вдруг сказала она, заглядывая в лицо Якова.

- Может, и оставил, - неохотно ответил тот.

- Красивая, что ли? - небрежно спросила она.

Яков промолчал.

- Что молчишь?.. Лучше меня, али нет?

Он посмотрел ей в лицо, не желая этого. Щеки у нее были смуглые, полные, губы сочные, - полураскрытые задорной улыбкой, они вздрагивали. Розовая ситцевая кофта как-то особенно ловко сидела на ней, обрисовывая круглые плечи и высокую, упругую грудь. Но не нравились ему ее лукаво прищуренные, зеленые, смеющиеся глаза.

- Зачем ты так говоришь? - вздохнув, сказал он просящим голосом, хотя желал говорить с ней строго.

- А как надо говорить? - засмеялась она.

- И смеешься тоже... чему?

- Над тобой смеюсь...

- Ну, что я тебе? - обиженно спросил он и снова опустил глаза под ее взглядом.

Она не ответила.

Яков догадывался о том, кто она отцу, и это мешало ему свободно говорить с ней. Догадка не поражала его: он слыхал, что на отхожих промыслах люди сильно балуются, и понимал, что такому здоровому человеку, как его отец, без женщины трудно было бы прожить столько времени. Но все-таки неловко и перед ней и перед отцом. Потом он вспоминал свою мать - женщину истомленную, ворчливую, работавшую там, в деревне, не покладая рук...

- Готова ушица! - объявил Василий, являясь в шалаш. - Достань-ка ложки, Мальва!

Яков взглянул на отца и подумал:

"Видно, часто она у него бывает, коли знает, где ложки лежат!"

Взяв ложки, она сказала, что надо пойти помыть их и что в корме лодки у нее есть водка.

Отец и сын посмотрели вслед ей и, оставшись один на один, помолчали.

- Ты с ней как встретился? - спросил Василий.

- А я спрашивал про тебя в конторе, и она была там... И говорит: "Чем, говорит, идти пешком по песку, поедем в лодке, я тоже к нему". Вот и приехали.

- Да-а... А я, бывало, думаю: "Каков-то теперь Яков?"

Сын добродушно усмехнулся в лицо отца, и эта усмешка придала Василию храбрости.

- А... ничего бабенка-то?

- Ничего, - неопределенно сказал Яков, моргнув глазами.

- Никакого лешего не поделаешь, брат ты мой! - воскликнул Василий, взмахивая руками. - Терпел я сначала - не могу! Привычка... Я женатый человек. Опять же и одежду она починит и другое прочее... И вообще... эхма! От женщины, как от смерти, никуда не уйдешь! - искренно закончил он свое объяснение.

- Мне что? - сказал Яков. - Это твое дело, я тебе не судья.

А про себя думал:

"Станет тебе такая штаны чинить..."

- Опять же мне всего сорок пять лет... Расхода на нее немного, не жена она мне... - говорил Василий.

- Конечно, - соглашался Яков и думал: "А все, чай, треплет карман-то!"

Пришла Мальва с бутылкой водки и связкой кренделей в руках; сели есть уху. Ели молча, кости обсасывали громко и выплевывали их изо рта на песок к двери. Яков ел много и жадно; это, должно быть, нравилось Мальве: она ласково улыбалась, глядя, как отдуваются его загорелые щеки, быстро двигаются влажные, крупные губы. Василий ел плохо, но старался показать, что он очень занят едой, - это нужно было ему для того, чтоб без помехи, незаметно для сына и Мальвы, обдумать свое отношение к ним.

Ласковую музыку волн перебивали хищные крики чаек. Зной становился менее жгучим, уже иногда в шалаш залетала прохладная струя воздуха, пропитанного запахом моря.

После вкусной ухи и водки глаза Якова осовели. Он начал глуповато улыбаться, икать, позевывать и смотреть на Мальву так, что Василий нашел нужным сказать ему:

- Ты приляг тут, Яшутка, пока до чаю... а там мы тебя разбудим.

- Это можно-о... - согласился Яков, сваливаясь на кули. - А... вы куда? Ха-ха!

Василий, смущенный его смехом, торопливо вышел, а Мальва поджала губы, сдвинула брови и ответила Якову: