Семья Старков редко выставляла часовых — лишь когда в окрестностях каньона кто-то появлялся. Однажды им пришлось нести охрану три дня и три ночи.

Как только муж вернулся домой, Консуэло решительно подошла к нему и спросила:

— Когда мы уедем, Адам? Долго еще нам здесь торчать?

— С момента приезда два месяца… Чуть меньше, чуть больше. Вот и посчитай.

— Знаешь, что я думаю? Мы никогда не уедем. Мы все так и умрем в этом каньоне.

Адам проигнорировал это сообщение.

— А знаешь ли ты, что апачи делают с тем, кого поймают? Я видела это. Они привязывают его к кактусу ремнями из сыромятной кожи. Ремни высыхают и шипы пронзают человека. Он умирает… очень не скоро и после долгих мучений.

— Ты видела это?

— Собственными глазами… И что они делают с женщинами я тоже видела. Видела, когда мне не было еще и шести лет.

— Я в жизни ничего подобного не видал. Надеюсь, и не увижу.

Консуэло поставила стакан на полку.

— Почему Мириам не выходит замуж? Боится?

— Мириам-то? — Адам хмыкнул. — Сдается мне, ее сам черт не испугает. Нет, просто она твердо знает, за кого бы ей хотелось выйти замуж, и не собирается довольствоваться меньшим, сколько бы ей не пришлось ждать.

— По-моему, очень глупо с ее стороны.

— Ну, все мы по-своему глупы. Погляди хоть на меня… Я был адвокатом, имел свою практику — и все оставил, потому что захотел завести собственное ранчо, заниматься скотоводством. Вот я и принялся изучать геологию, отправился на Запад искать золото, чтобы на него купить ранчо… Чем я лучше других праздных мечтателей?

— Вот и выходит, что ты дуралей. — Она помолчала. — Адам, мы друг другу не подходим. Когда-то мне казалось, что я люблю тебя, но я ошибалась.

— Быть может, ты слишком многого ждала от меня. А может, ты совсем другого искала в браке.

Она мрачно глядела в окно.

— Может, я плохая. Может, я могу стать только скверной женой. Ты славный парень, но трус. Признайся, ты же испугался Тома Санифера?

В голосе Адама не мелькнуло и искры гнева.

— Похоже, он впечатлил тебя, Конни. Вот поэтому-то я так тревожусь за твое будущее. Ты видишь людей такими, какими хочешь. Приписываешь им не существующие у них качества, выдуманные достоинства.

Он откинулся на спинку стула.

— Том Санифер только внешне привлекателен, но совершенно пустой человек. Боюсь, ты путаешь показуху с настоящей силой.

— При первой же возможности я уйду от тебя, Адам. С меня довольно. И не говори потом, будто не предупреждала. Какое право ты имеешь так говорить о Томе Санифере! Он ведь сказал, что вернется за мной, а тебя убьет.

— Твой Том просто мелкий хвастун, который распускает хвост перед женщинами. Уж если ты покинешь меня, пусть это будет ради настоящего мужчины, а не ради пустого бахвала вроде Санифера.

Замерев среди скал, Мириам вбирала в — себя освежающую благодать ночной пустыни. Отсюда с возвышенности небесный простор казался поистине необъятным, не то что над узким ущельем. На севере среди легиона сопровождающих звезд четко выделялась Большая Медведица. Под ней чернел силуэт Рокинстрау. Верхушку горы, будто забавляясь, кто-то срезал, и теперь она напоминала то ли крепостную стену, то ли кафедру проповедника в церкви.

Ночь в пустыне, наполненной первозданной тишиной и торжественным великолепием, можно сравнить разве что с ночью в море во время самого глубокого штиля. И все же море всегда живет, всегда колышется, плещется. В ночной Арктике тоже есть своя прелесть. Но тишина пустыни своеобразна — она словно начеку, покой ее зыбок и бдителен, она находится в хрупком настороженном равновесии. И тот, кто стоит один ночью в пустыне, ощущает, что все вокруг него прислушивается и затаивается, готовое уловить любое изменение, любой признак жизни.

Непостижимо изрезанные очертания изъеденных временем камней, падающие невесть куда обрывы, белое безмолвие скал, тянущиеся к небу пальцы кактусов или сбившиеся тесными группками стволы окотилло… — все таинственно и ирреально. Да, пустыня загадочна всегда, но ночью магия ее властвует безраздельно.

Стоя под прикрытием скал, Мириам всматривалась в изменившиеся очертания знакомых гор. На фоне неба промелькнула пикирующая летучая мышь. Через несколько минут раздался мягкий шелест крыльев — должно быть, пролетела сова. Еле слышно прожурчала где-то струйка песка. Неподалеку что-то тихонько зашуршало в траве. Все остальное молчало. И вдруг она услышала другой звук — слабый шорох совсем рядом с собой. Звук этот не принадлежал ни ночи. ни пустыне. Она сразу же узнала его, ибо не раз слышала раньше, когда сама ехала по пустыне ночью. Так шуршит кедровая ветка, зацепившаяся за луку седла.

Загадочный всадник выехал из низинки и на пару секунд четко обрисовался на фоне ночного неба. Затем его конь побрел к входу в каньон, и скоро оказался буквально в паре шагов от Мириам.

Не зная на что решиться, и, конечно же, испугавшись от неожиданности, она застыла на месте, боясь выдать себя малейшим звуком. Скорее всего, приближающийся незнакомец находился в точно таком же состоянии настороженности, и она каким-то образом чувствовала это.

Сперва всадник ехал прямо на нее, потом чуть повернул вправо и остановился в каких-нибудь пятидесяти футах. Теперь Мириам отчетливо видела темный силуэт высокого стройного мужчины на прекрасном скакуне.

Она предполагала, что он не видит ее, потому что сама не раз безуспешно пыталась, стоя там, где сейчас находился всадник, разглядеть Адама, затаившегося в камнях. И все же незнакомец остановился.

Неужели он чувствовал ее присутствие? Казалось, всадник что-то искал, так медленно он ехал. Но ведь не было ни следов, ни тропы, которые могли привести его сюда. Или его вела сквозь ночь некая неосязаемая путеводная нить, какое-то смутное неуловимое ощущение?

Дым от вечернего огня никак не мог привлечь внимание незнакомца, он давно рассеялся. К тому же каньон имел свойство каким-то образом втягивать его вглубь, а потом развеивать в отрогах гор. До сих пор никому из Старков еще не удавалось уловить здесь запах дыма.

Всадник все не трогался. Едва слышный шелест бумаги означал, что он сворачивает самокрутку. Чиркнула спичка, и короткая вспышка на миг осветила резкие и мужественные черты незнакомца наклонившегося, чтобы прикурить, и поднесшего к самокрутке огонек в сложенной чашечкой ладони. Он глубоко затянулся, и Мириам увидела, как алый кончик его самокрутки мерцает в ночи, словно светлячок.

Кто он? Откуда? Почему оказался здесь?

Без сомнения, это был тот самый всадник, которого они с Адамом видели на переправе через Соленую речку к северу от каньона. Но куда он поехал потом и зачем бродит тут?

Мириам по-прежнему не смела пошевелиться. И потом, ей почему-то не хотелось уходить — какая-то неуловимая связь, возникшая между ними, заставила ее замереть, затаить дыхание и ожидать, что будет дальше.

Наездник сдвинул шляпу и поскреб в затылке. Конь его застоялся и нетерпеливо топтался, не понимая, почему хозяин не посылает его вперед. Всадник шевельнулся в седле, кожа заскрипела. Внезапно Мириам охватило нестерпимое желание окликнуть его, расспросить, узнать, кто он, куда едет и, главное, почему остановился здесь. Однако она медлила, опасаясь разрушить очарование момента и остаться ни с чем. Пока оба молчали, незримая связь между ними не обрывалась, и он оставался для нее воплощением грез. Она ничего не знала о незваном госте, стоявшем во тьме, но могла представить его себе таким, каким хотела. Он мог быть кем угодно — например, суженым, о котором она так давно мечтала, тем самым неизвестным и единственным, который должен однажды приехать, узнать ее, разглядеть в ней самое главное и связать с ней свою жизнь. Но это чувства.

А умом она понимала, что незнакомец может оказаться и вором, и бандитом, и убийцей, и белым отщепенцем, живущим среди апачей. В таком случае выдать свое присутствие означало самой навлечь на себя огромную беду. Причем не только на себя, но еще и на Консуэло и Адама.