– Женя, я замужем, между прочим! – Иришка шла лёгкой походкой, чуть раскачивая в руке сумочку. – И мужа своего очень люблю. Это так, для общей информации.

– Это прекрасно, Ир, – я с трудом подбирал слова, но нельзя, нельзя закончить общение на этой отвратительно банальной ноте! – Я ни на что и не претендую. Ты мне просто понравилась. Это же неудивительно, правда?

– Ну да, такое случается, – и она впервые открыто улыбнулась. Увидев её очаровательную улыбку, я чуть было не впился зубами в рукав пальто и не завопил от отчаяния. – Ну, всё, мы, собственно, пришли. Счастливо, Евгений.

Что я могу сказать… Видимо, именно в посёлке Развилка мне суждено было наиболее ярко раскрывать в себе ораторские таланты и дар убеждения. Несколько минут я пламенно рассказывал, что простой обмен номерами не принесёт ей совершенно никакого вреда. Видимо, я был очень убедителен – перед уходом она всё-таки назвала мне номер домашнего телефона, который мгновенно и навсегда интегрировался в мой мозг. А я клятвенно пообещал ей не быть навязчивым и не звонить в неурочное время. Как потом выяснилось, она уже в лифте осознала вопиющую нехарактерность своего поступка. Словно находилась под воздействием какого-то гипноза.

Мужа она, действительно, очень любила. Когда я, наконец, осмелился ей позвонить и пригласить куда-нибудь на ужин, она только и рассказывала, какой он у неё заботливый, умный и красивый, что он не курит и ходит в тренажёрный зал, что он хорошо окончил техникум и теперь работает менеджером в «Проктер энд Гембл». Я обворожительно улыбался и одобрительно кивал головой, хотя меня чуть не разрывало пополам. Первая наша встреча произошла в ныне покойном баре «Дуэт», рядом с моим офисом, на Селезневской улице. Мне не забыть этого никогда – в интерьер были встроены огромные аквариумы, в которых медленно плавали чудовищной величины и красоты рыбы, на нашем столе горели какие-то гнусноватые свечи, и, естественно, играла приглушённая музыка; а у Иришки были горящие глаза и отличный аппетит.

– Жалко, Дима снова уехал… Он у меня так много работает, часто бывает в командировках, – ворковала она. – Представляешь, мы с ним учились в одном классе, и вместе вот уже шесть лет! – Иришка была младше меня на год, а мне через пару месяцев исполнялось двадцать два.

– Скажите, как трогательно! Шесть лет – срок немалый, да… А поженились сразу после школы?

Тебе не нужно перестраховываться, Ир, – думал я, тихо улыбаясь в коньячную рюмку. Я и без того не позволю себе ни малейшего лишнего движения. Я вытерплю столько, сколько нужно будет вытерпеть, даже если мне придётся потратить на это годы. Я уже жизни себе не представляю без твоей улыбки, нежной и чуть застенчивой, без этих вот огромных зелёных глаз, постоянно мерцающих какой-то невероятной глубиной. Поэтому я буду предельно осторожен, чтобы даже резким дыханием не насторожить и не спугнуть тебя. Твой возлюбленный Дима часто ездит в командировки? Это отлично, Ир. Это просто прекрасно, Ир. Потому что я использую каждую минуту его отсутствия, я проникну в твой мозг и поселюсь там, я стану твоим лучшим другом, твоей лучшей подружкой, и скоро ты не сможешь представить себя без меня. А там посмотрим. Я окружу тебя такой заботой и вниманием, какие никогда не сможет уделить тебе твой муж, даже стократ любимый. Уже хотя бы потому, что он твой муж. Ему просто не повезло, Ир, потому что я уже не мыслю своего существования без тебя, а это, уж поверь, чего-нибудь да стоит…

Каждое утро, когда Дима был в отъезде, Иришка обнаруживала у двери какой-нибудь букет – вставал я рано, а цветы покупал у «Домодедовской» накануне. Я не зарывался – цветы были, как правило, скромными, полевыми и ни к чему не обязывающими; я был очень, очень осторожен, хотя тогда уже имел возможность хоть каждый день заваливать Иркину лестничную площадку самыми лучшими розами. И она звонила мне в офис, сдержанно благодарила за приятное начало дня: «Ой, Женька, спасибо, мне так приятно, ты такой хороший!» – и я так же сдержанно и беспечно мурлыкал: «Да не за что, Иришк, я просто рано встал, не благодари, ерунда какая…»

Дима уезжал и возвращался снова, мы с Иркой виделись уже по нескольку раз в неделю, я был предельно учтив и корректен, мы гуляли по городу, ходили в Третьяковку, ужинали в «Ла Кантине» и «Амазонии», а она уже очевидно ко мне привязывалась – я не мог этого не замечать, потому что каждую минуту с ней я был просто наэлектрилизован напряжением. Удивительно, как от меня не летели искры. А с мужем, естественно, она стала чувствовать и вести себя несколько иначе, даже сама этого пока толком не замечая.

Терпение моё закончилось в последние дни августа, за неделю до Дня города – 850-летия Москвы… До ночи мы с Хохлом сидели в пустом офисе и тупо напивались мартелем, и я вновь и вновь сверлил ему мозг про Ирку, а он вяло отмахивался и твердил: «Не дури, Женёк, она ж москвичка, а они все одинакие». Дима снова был в отъезде, мне очень хотелось увидеть Ирку, но она была занята допоздна, а пьяного Хохла пробило на патетику, и я в двадцатый раз выслушивал историю о том, как бедняга Хохол приехал в Москву в надежде устроиться где-нибудь промышленным альпинистом, чтобы висеть на стропах чёрт знает на какой высоте и замазывать герметизирующим составом пазы в стенах московских новостроек, и даже снаряжение с собой привёз, но Господу Богу было угодно направить Хохла совсем на другую линию… И вдруг меня будто ударила током посетившая мысль. Когда я высказал её Хохлу, он недоуменно воззрился на меня и покрутил пальцем у виска.

А через несколько минут какой-то абрек на раздолбанном сорок первом «москвиче» уже мчал нас в сторону Петровско-Разумовской. Нас с Хохлом, пьяных уже в лоскуты, на поворотах противно мотало по ветхому, вытертому задницами многочисленных пассажиров салону, но цель была уже поставлена, и ничто не могло свернуть нас с намеченного пути. В глухих бескудниковских дебрях Хохол остановил водилу, поднялся к себе в квартиру и скоро уже спустился вниз с каким-то баулом. Водила крякнул, покачал головой, мы вылетели на МКАД и помчались на другой конец Москвы, к Каширскому шоссе. За всю дорогу никто не проронил ни слова, и лишь Хохол иногда оглядывал пьяным взором огромный букет на этот раз действительно роскошных роз, купленных мною по дороге, и одобрительно матерился… А за окном начинался дождь, и холодный, пронизывающий ветер резкими порывами обвывал борта пожилого автомобиля.

К Иркиному дому мы подъехали в тот момент, когда хляби небесные уже окончательно разверзлись и оттуда начал извергаться самый настоящий ливень. Мы поднялись на шестнадцатый этаж и упёрлись в висячий замок, препятствовавший входу на чердачную лестницу. Хохол достал из баула какую-то блестящую хрень, похожую на новенькую монтировку, надавил, и замок, крякнув, не устоял под давлением живого центнера тренированных десантских мускулов. Мы вышли на крышу, нас едва не свалил с ног страшный ветер, и я укрывал букет под полой пальто.

– Ну, с богом, Жень, – Хохол не стал задавать мне идиотских вопросов, типа «хорошо ли ты подумал?» или «может, отменим?».

Он молча достал из баула своё альпинистское снаряжение, в несколько минут мастерски закрепил его на мне и отточенными движениями профессионала мёртвым узлом примотал страховочный трос куда-то к вентиляционной шахте. Я крепче прижал к себе букет и подошёл к краю крыши, Хохол в последний раз ругнулся, перекрестился, нажал на какой-то карабинчик, и я ощутил под собой бездну.

Вообще-то я не боюсь высоты. В советском детстве мы с приятелями развлекались тем, что прыгали с самых высоких ферм железнодорожного моста в Каракумский канал. Но когда в промозглой тьме, на высоте шестнадцатиэтажного дома, ледяной ветер выдувал из меня остатки алкогольного опьянения, мне, признаться, было не по себе. Меня мотало по стене, как простынку, а я мог страховаться только левой рукой и ногами – правой я крепко прижимал к себе букет, дабы не повредить его. Хорошо, что Иришка жила на самом верхнем этаже… Я улучил момент, оказавшись прямо напротив её окна, подёргал за трос, чтобы Хохол прекратил спускать меня ниже, и постучал в стекло костяшками замёрзших пальцев.