Так продолжалось до тех пор, пока Борис Годунов не взошел на трон. Лишь тогда патриарх «от печали свободу приях… и во благоденствии пребывах». Достигнув высшей власти, Годунов уже не нуждался в государственном использовании Иова и освободил его от обременительных обязанностей. «Зело всячески меня преупокои», – благодарно писал патриарх.

Пока же до этого было еще далеко.

2 июня 1591 года патриарх Иов с Освященным Собором слушал дело о смерти младшего сына Ивана Грозного, царевича Дмитрия Угличского. Давно уже вся Россия полнилась слухами о зловещем преступлении, совершенном клевретами Бориса Годунова на заднем дворе угличского дворца: бестрепетными руками убийцы перерезали горло восьмилетнему отроку, наследнику российского престола при бездетном царе Федоре Иоанновиче, пресекли древнюю династию Рюриковичей.

Страна волновалась, но спокойно восседали на своих местах за большим столом церковные иерархи и бояре, не проявляли беспокойства занявшие лавки вдоль стен окольничие и думные дворяне. Влиятельный прислужник правителя Годунова дьяк Василий Яковлевич Щелкалов (брат еще более знаменитого Андрея Щелкалова) важно читал довольно-таки затрапезного вида свиток. Сразу было видно, что это подлинник, в спешке писавшийся прямо на месте следствия. Оборотная сторона склеенных в длинную ленту столбцов пестрела корявыми подписями свидетелей, «рукоприкладствами» их духовных отцов.

По лицам присутствующих было видно, что они знают, что произошло в Угличе 15 мая. Взгляд Иова остановился на хитром лице князя Василия Ивановича Шуйского. Тот был явно доволен, что после пятилетнего перерыва вновь заседает на своем месте, среди бояр. Все его родственники оставались в опале, а Василий Иванович сумел доказать Годунову свою преданность и выбрался из ссылки. Но в глазах большинства этот представитель рода Шуйских оставался скрытым противником Годуновых, а именно Бориса Федоровича молва обвиняла в убийстве царевича. Поэтому кандидатура Василия Ивановича Шуйского как руководителя угличского обыска должна была свидетельствовать об объективности следствия.

Боярин был спокоен за исход дела. Обыск в Угличе он провел энергично и умело – недаром до ссылки возглавлял московский Судный приказ. Да и помощники были хороши. Прежде всего – окольничий Андрей Петрович Клешнин, ставленник Годуновых, человек при дворе тертый. Он сидел сейчас на лавке у стены, ничем не выделяясь среди прочих членов Думы. Не менее способными оказались еще двое помощников, на заседании не присутствовавшие: поместный дьяк Елизарий Вылузгин, хорошо знавший Углич, и посольский подьячий, который писал большую часть зачитываемого ныне свитка – этого малого Вылузгин нашел, когда вел недавно переговоры с поляками.

Сам Вылузгин тоже приложил руку к делу и написал весьма важный документ. Это было серьезное нарушение правил, в соответствии с которыми записывать «обыскные сказки» – рассказы свидетелей – должны были исключительно губные и земские дьячки, в особых, специально оговоренных случаях – церковные дьячки. Однако Вылузгин был непрост: часть неважных материалов он дал переписать четверым местным подьячим и пищикам (писцам), которым мог доверять, – тоже не по закону, зато в свитке намешаны разные почерки (включая отдельные собственноручные челобитные). И подписи стоят далеко не на всех документах, не говоря уже о заверительных записях духовных отцов, но то, что есть, разбросано по оборотам склеек свитка достаточно убедительно.

Шуйский был доволен, что оказался в Москве к нужному моменту. Впрочем, это совпадение наводило на размышления, заставлявшие невольно восхищаться предусмотрительностью Годунова, а этого ему совсем не хотелось.

Уже на следующий день после трагедии в Москве стали известны подробности. Как только маленький царевич упал во дворе своего дворца с перерезанным горлом, угличане ударили в набат и перебили тех, кого подозревали в убийстве: присланного из Москвы дьяка Михаила Битяговского, его племянника Никиту Качалова, сына мамки царевича Осипа Волохова и еще несколько человек.

Главным виновником убийства царевича угличане считали Бориса Годунова. 18 мая в восставший город въехал и быстро навел порядок пристав Темир Засецкий, а 19 мая прибыла представительная комиссия во главе с Шуйским и посланный от патриарха митрополит Сарский и Подонский Геласий. Ответ на главный вопрос обыска: «Коим обычаем царевича Дмитрия не стало?» – Шуйский придумал еще в Москве.

Постановка такого прямого вопроса была вполне законной и широко применялась в обыскной практике XVI века. Надо было лишь подобрать людей, которые ответят «да» и не будут досаждать сыщикам своими мнениями.

В Угличе Шуйский начал действовать умело и энергично. Нужны были свидетели, чтобы отвечать: «Царевич тешился с жильцами, с робятки маленькими, в тычку ножем, пришла на него немочь падучая, и бросило его на землю, и било его долго, и он накололся ножем сам».

Шуйский и его товарищи нашли подходящих людей среди тех, кто был лично ответствен за безопасность царевича и порядок в городе, кто мог весьма и весьма пострадать, вызвав гнев обыскной комиссии. Это были чиновники местной администрации, дворовые люди и военно-служилая челядь. Обыск начали с расспросов старших дворовых: ключников, подключников, сытников, стряпчих, детей боярских, пищиков и т. п. Те бодро подтверждали версию Шуйского, ссылаясь при этом друг на друга. За ними последовали игумен Давыд, истопники, сторожа, подьячие, повара, хлебники, мобилизованные на царскую работу посошные люди, губной староста и россыльщики.

Конечно, пришлось эту публику как следует припугнуть. А. П. Клешнин сразу же пошел «рыкати на граждан, аки лев», так что граждане «все умолкоша и ничто глаголаша, токмо рекоша: истиннаго мы дела не ведаем, тут не были», после чего Клешнин «повеле тотчас речи их писати». Шуйский усмехнулся, вспоминая перепуганные лица расспрашиваемых, когда читавший свиток Щелкалов дошел до челобитной угличских рассыльциков: «Милостивый государь царь! Покажи милость, чтоб мы, сироты твои, в том убивстве (М. Битяговского и др. – А. Б.) вконец не погибли, мы напрасною смертью не померли!»

Некоторые свидетели помогали комиссии активно. Некий Семейко Юдин назвался очевидцем самозаклания царевича. Мамка царевича Василиса Волохова поведала, что Дмитрий Иванович болел падучей болезнью давно и приступы у него случались сильные. Ее маленького сынишку убили по подозрению в том, что он участвовал в покушении на царевича, и Волохова готова была на сотрудничество с комиссией Шуйского. Зато показания непосредственных свидетелей – кормилицы Орины Тучковой, постельницы Марии Колобовой и четырех ребятишек-жильцов, игравших с царевичем, – записывать не стали, ограничившись стандартной формулировкой обыскных речей. Да и вызвали их в самом конце следствия, когда основной материал был уже собран.

Сложнее было «обработать» родственников царевича – Нагих. От показаний матери – царицы Марьи – пришлось отказаться вообще, хотя с них полагалось начать обыск. Михаил Нагой упорно стоял на том, что царевича зарезали Волохов, Качалов и Битяговский, и не поддался на коварный вопрос о падучей болезни.

Пришлось во все последующие расспросные речи вписать, а в некоторые предшествующие – вставлять указания, что именно Михаил Нагой, а не мужики-угличане поднял восстание против царских представителей. Хотя времени было и немного, компрометирующих материалов на Михаила было набрано столько, что они составили чуть не половину дела. Заодно повесили обвинения и на царицу Марью.

Работу с Андреем Нагим провел лично дьяк Елизарий Вылузгин. Располагая показаниями Волоховой, дьяк навел Нагого на долгий разговор о болезни царевича, о том, как она проявлялась. Это было тщательно записано. А вот о смерти царевича Вылузгин спросил коротенько и написал как бы между прочим: «А сказывают, что его (царевича. – А. Б.) зарезали, а он тово не видел, хто его зарезал». Получалось, будто свидетель и не уверен в своем мнении! Эта форма: «а того не ведают» – применялась комиссией при записи речей всех свидетелей, утверждавших, что царевич был убит. Отказался принять ее только Михаил Нагой.