– Можешь ничего не говорить, старина. Я ведь, понимаешь, тоже поездил и кой-чего понимаю.

Опять Безансон его не так понял, но у возницы и на этот раз не хватило духу признаться.

Махая топором, так что куски корней величиной с две ладони, разлетались в разные стороны, длинный Безансон продолжал говорить:

– Мы его здесь оставим, но ему не будет одиноко. Мы уже похоронили тут нашего кюре, двух стариков и ребенка. Кабы не снег, ты увидал бы их кресты. Когда люди вернутся, их отыщут. Они не сгинут навеки, как те, что сгорели в своих домах. И я тебе скажу: по мне лучше лежать тут, в лесу, чем превратиться в пепел под обломками. Так оно больше по-христиански. И по мне лучше лежать здесь, чем с чумными… Говорят, когда их много, по десять покойников в одну могилу кладут, а то и больше… Вдесятером в одной яме – что ни говори, а это не жизнь для порядочных мертвецов!

Смех Безансона скатился на самое дно ямы. Безансон вырвал корень, разрубленный двумя меткими ударами, и швырнул его на кучу земли. Трудно было Матье снова браться за заступ. Стиснув зубы, он принялся копать, в то время как Безансон, устроившись в противоположном углу, продолжал говорить:

– Мертвецам тут совсем неплохо среди деревьев. Перво-наперво, деревья поют чуть дунет ветерок. Птиц кругом – полно. Дождь не так мочит, а потом, когда холмик сравняется с землей, – ты и вовсе в лесу. В общем, совсем недурно, не хуже, чем еще где.

Безансон засмеялся и продолжал:

– А для подмастерья, вроде меня, лучше всего помереть на строительстве. Я только никогда об этом не мечтал, сам понимаешь, при нынешних-то делах. А ты небось не чаешь отдать богу душу под какой-нибудь повозкой? Господи ты боже мой, возница на веки вечные! Ну и ну, вот так дела!

Долго еще Безансон рассказывал о том, что мертвые могут подниматься вместе с соком по жилам деревьев, потом заговорил о ветрах и сказал, то и дело заливаясь смехом, что всех их окрестил, точно они – его артельные. И назвал их имена, да только Матье уже не слушал его. Он работал, как вол, и видел перед собой лишь ясные, как родник, глаза иезуита. Родник, вода в котором потемнела с той поры, как Матье ушел от него. Родник, который все больше и больше притягивал его к себе.

Когда яма была достаточно глубокой, так что волки уже не могли бы раскопать трупы, они отправились поесть в довольно просторную хижину, где Матье познакомился еще с десятком жителей селения. Мари, Пьер и малыши тоже сидели там. У всех глаза были красные. Безансон сразу, как вошел, подхватил на руки малышей и расцеловал. Потом поцеловал Мари и Пьера. Матье подошел следом за ним и, ни звука не говоря, проделал то же самое.

Когда он прижал Мари к груди, она прошептала ему на ухо:

– Спасибо. Вы так много сделали… И без вас мои малыши наверняка погибли бы.

Она громко зарыдала и упала на скамью, закрыв лицо руками. Матье опустил голову и сел туда, куда указал ему Безансон, – рядом с ним, на скамью, где уже сидели двое. Советник встал, и вслед за ним все остальные. Склонив голову над длинным столом, занимавшим середину комнаты, все перекрестились и прочитали молитву.

Однако возница, глядя на этих людей, видел перед собой других – те тоже стояли посреди барака и произносили ту же молитву вслед за отцом Буасси.

Все жители лесного селения присутствовали на похоронах Жоаннеса. Седовласый старик прочел молитвы и увел Мари, Пьера и Матье в свою хижину, где его жена сидела с двумя малышами. Сумерки сгущались – они наползали из-за деревьев, которые за этот ветреный день совсем оголились.

– Сегодня ночью, – сказал старик перед тем, как уйти к себе, – придут волки. Тем, кто будет сторожить лошадей, надо хорошенько следить за кострами.

Безансон пошел распорядиться и вскоре вернулся, присоединившись к остальным, сидевшим у глинобитной печки. Отблески огня плясали на лицах.

– У нас мало свечей, – сказал старик, – но вечерами делать особенно нечего, так что это не слишком нам мешает.

Как только Безансон сел, советник обвел всех внимательным взглядом и сказал:

– Мы живем общиной. Послезавтра мы выходим в кантон Во. С общего согласия. Благодаря Добряку Безансону, путешествие наше подготовлено хорошо. Осталось доделать всего одни сани…

Безансон поднял руку.

– Хорошо, – раздраженно сказал старик, – но ты бы мог дать мне закончить… Так что?

– Трое саней, ежели считать два ихних фургона, которые тоже надо приспособить.

– Вот я и собирался к этому перейти.

– Тогда вы уж меня извините, – сказал Безансон.

Старец прикусил нижнюю губу, собираясь с мыслями, и продолжал:

– Итак, раз мы живем общиной, мы и принимаем решения сообща. Я спросил, можете ли вы ехать с нами… И все ответили мне согласием.

Взгляд советника обратился к Мари, потом к малышам, которые жались к ее коленям. Его высохшая, чуть дрожащая рука потянулась погладить детские головки.

– Ваше горе никого не оставило равнодушным, – сказал он голосом, в котором слышалось волнение. – То, что вытерпели наши люди, не ожесточило их сердца. Они, знаете ли, остались чуткими… Только вот…

Старик запнулся. Он явно был смущен. Посмотрел на супругу – маленькую, сухонькую, немощную старушку с обтянутым личиком, бледность которого подчеркивал черный платок. Она качнула головой и тонким, вполне соответствующим ей голоском проговорила:

– Нужно сказать. Это же всем понятно… Они не должны обижаться.

Советник подождал, пока Безансон подкладывал в печку дрова, потом, откашлявшись и сплюнув в огонь, сказал:

– Так вот, все согласны, но при одном условии: вы должны дать слово, что эти последние дни никак не знались с чумой… Я уже задавал этот вопрос Гийону, но обязан спросить и вас.

Матье, который до сих пор смотрел на старика, опустил глаза, затем поднял их на Мари и встретился с ней взглядом. Ее прекрасное печальное лицо было совершенно спокойно. В глазах играли отблески огня, и смотрели они куда-то вдаль, сквозь Матье. Выждав с минуту, она негромко произнесла:

– Мы едем из Старого Лои, что посреди леса Шо. Даже когда чума подобралась к Долю, у нас в деревне ее не было, а по дороге мы никуда больше не заезжали.

Мари умолкла, и пока она молчала, Матье казалось, будто глаза ее стремятся сказать ему тысячу разных вещей, которых ему никогда не понять.

– А теперь, – продолжала она, – я должна вам признаться, что по пути сюда – из-за тумана и потому что мы старались обходить большие дороги – мы заблудились. И нам попался человек, который копал землю среди поля. Он показал нам путь… А потом сказал, что он – могильщик из саленских чумных бараков… Тогда мужчины хлестнули лошадей, и мы поскорей от него уехали.

Воцарилось тяжкое молчание. Дети дремали, положив головки на колени Мари. Советник обвел глазами присутствующих и взгляд его, казалось, вопросительно остановился на Безансоне. Тот пожал плечами.

– Да все мы наверняка знавались с чумой, хоть знать об этом не знали, – сказал он, безнадежно махнув рукой. – И куда ближе, чем они. Так вот я и говорю, что если бы болезни суждено было к нам явиться, она уже давно была бы тут. Да и потом, с наступлением зимы чума вот-вот кончится… Мое мнение такое: нечего об этом и говорить. Не станем же мы бросать этих людей из-за того только, что они издали видели могильщика и, кстати, не больного!

Безансон произнес это громко, и когда он умолк, тишина, в которой гулял лишь ветер, показалась еще более гнетущей. Старик оглядел всех и сказал:

– Безансон прав. В своих странствиях он обрел великую мудрость и глубокое знание людей. – Он рассмеялся. – А заодно и в ремесле своем преуспел.

От рулад Безансонова смеха затрещали стены хижины и вздрогнули дети.

– Хорошо, – продолжал старик, – завтра на рассвете ты пойдешь за железом. И за день авось переделаешь их фургоны в сани.

– Я помогу тебе, – сказал Матье.

– Я тоже, – подхватил Пьер.

– Да, – сказал Безансон, – в рабочих-то руках у нас тут нет недостатка, вот материалы – другое дело. Но не беда, найдем чего-нибудь и для ваших фургонов.