Потом я позволил себе отключиться.

К девяти утра я лежал на спине, уставившись в потолок, и с паузами секунд по тридцать цедил обрывки информации, бессвязные и бесполезные. К одиннадцати у меня в животе скопилась огромная лужа черного чуть теплого кофе, глаза мои болели и слезились и проку от меня больше не было.

Играл я убедительно и знал это. Но Моррис никак не оставлял меня в покое. Он верил мне, я чувствовал, что он мне верил. И все равно он не хотел уклоняться от привычной процедуры, да, по правде говоря, ничего и не терял. Если я уже не мог принести пользы, если больше ничего не помнил, то к чему было проявлять мягкость? Нет, терять ему положительно было нечего.

Он обвинил меня в симуляции. Заявил, что действие таблеток я имитировал. Он заставил меня сесть и чуть не поймал на этом. Он вставлял в речь ругательства, математические формулы, латинские выражения и словечки из жаргона любителей фантастики. Все тщетно. Одурачить меня он не сумел.

Часа в два дня он велел кому-то из своих сотрудников отвезти меня домой.

Я чувствовал боль в каждой мышце, но должен был изо всех сил сохранять изнуренный вид. Иначе мои рефлексы мгновенно подняли бы меня на носки, чтобы я успел изготовиться на случай возможных перебоев в искусственной силе тяжести. От двойного напряжения становилось еще больнее. И так продолжалось часами — приходилось сидеть, опустив плечи, безвольно мотая головой. Но если бы Моррис вдруг увидел меня, идущим походкой канатоходца…

Сотрудник Морриса проводил меня до комнаты и удалился.

Я проснулся в темноте и ощутил, что в комнате кто-то есть. Кто-то, не желающий мне зла. Луиза. Я снова заснул.

Вторично я проснулся уже на рассвете. Луиза сидела в кресле, положив ноги на край кровати. Глаза у нее были открыты.

— Позавтракать хочешь? — спросила она.

— Хочу, но в холодильнике почти ничего нет.

— Я кое-что принесла.

— Хорошо.

Я снова закрыл глаза, однако пять минут спустя решил, что достаточно выспался. Тогда я встал и пошел взглянуть как дела у Луизы.

Хлеб для тостов уже был намазан маслом, бекон уже жарился на сковородке, еще одна сковородка шипела, дожидаясь яичницы, а в миске уже белели взбитые яйца. Луиза возилась с кофеваркой.

— Дай-ка ее сюда, — сказал я.

Луиза успела лишь налить в кофеварку воду. Я сжал ее в руках, закрыл глаза и попытался сосредоточиться…

Трах!

Я понял, что у меня получилось, даже раньше, чем рукам стало горячо. Кофеварка была полна горячим, благоухающим кофе.

— Ошиблись мы насчет первой таблетки, — сказал я Луизе. Она с нескрываемым любопытством смотрела на меня. — Вот что произошло во вторник вечером. У «монаха» было переводящее устройство, но «монаху» не нравилось, что оно вопит у него над ухом по-английски. Он мог бы отключить ту часть аппарата, которая беседовала по-английски со мной, тогда «переводчик» лишь нашептывал ему мои слова в переводе на «монаший». Но для этого было нужно сначала научить меня понимать чужую речь. Языковой таблетки у него не нашлось. Не нашлось у него и обобщенного лингвистического курса, если таковой существует, в чем я сильно сомневаюсь. «Монах» был здорово пьян, но все же изобрел выход. Профессия, которой он меня обучил, сродни твоей. Сродни в том смысле, что это очень древняя профессия и ее смысл трудно передать одним-двумя словами. Но если попробовать ее приблизительно определить, то лучше всего подойдет слово «пророк».

— Пророк, — повторила Луиза. — Пророк?..

Она замечательно совмещала два занятия: слушала меня с предельным вниманием, ни на секунду не прекращая взбивать яйца.

— Или прорицатель. А может, еще точнее — ясновидец. Так или иначе, эта профессия включает дар языков, чего и добивался «монах». Но вместе с ним она дает и другие таланты.

— Такие, как превращение холодной воды в горячий кофе?

— Вот именно, умение творить чудеса. Сходную технику я и использовал, чтобы розовые таблеточки забвения исчезли, прежде чем попадут ко мне в желудок. Но главный из новых моих талантов — умение убеждать. Вчера вечером я убедил «монаха»в том, что взрывать звезды — грех.

Моррис боится, что кто-нибудь переубедит его. Не думаю, что это возможно. Искусство чтения мыслей, также заложенное в моей таблетке, в действительности гораздо глубже, чем обычная телепатия. Я не просто читаю мысли, я заглядываю в души. Теперь тот «монах» стал навеки моим приверженцем. Быть может, он убедит в моей правоте весь остальной экипаж. А может, не мудрствуя, проклянет «хачироф шисп»— то самое устройство, которое взрывает звезды. Я лично намерен поступить именно так.

— Проклянет?

— Ты думаешь, я шучу?

— О, нет. — Она налила кофе. Твое проклятие выведет его из троя?

— Да.

— Вот и хорошо, — сказала Луиза, и я почувствовал силу ее собственной веры. Веры в меня, которая делала из нее идеальную послушницу. Когда она отвернулась, чтобы подать яичницу, я бросил ей в чашку треугольную розовую таблетку.

Она кончила накрывать на стол, и мы сели завтракать.

— Тогда, значит, все это кончено?

— Все кончено, — я отпил апельсинового сока. Просто чудо, как четырнадцать часов сна могут повлиять на аппетит. — Все кончено, и я могу вернуться к своей главной, четвертой профессии.

Она вскинула на меня глаза.

— Бармен. Раз и навсегда, я бармен. Ты выйдешь за бармена.

— Вот и хорошо, — повторила она, успокаиваясь.

Часа через два ее мозг освободится от рабских оков. Она снова станет собой: свободной, независимой, неспособной усидеть на диете и несколько застенчивой. Но розовая таблетка не сотрет ее собственной памяти. Луиза не забудет, что я люблю ее и, надеюсь, все-таки выйдет за меня замуж.

— Придется нам нанять помощника, — сказал я. — И поднять цены. Как только наша история выплывет наружу, от посетителей отбоя не будет.

Луиза думала о своем.

— Когда я уходила, Билл Моррис выглядел из рук вон плохо. Надо бы известить его, чтобы он больше не переживал.

— Ну уж нет. Я хочу, чтобы он боялся. Моррис обязан убедить весь мир в необходимости строительства пускового лазера. Чего доброго, кто-нибудь еще предложит закидать корабль «монахов» бомбами. А этот лазер нужен нам самим.