Лавиния была явно разочарована.

– Вы ведь с «Морской Чайки»? – сказала она. – Я передам ему, что вы заходили.

– Так это мужчина? – спросил Гриф.

Лавиния кивнула.

– Я надеюсь, что вы сможете ему помочь, капитан Гриф. Я ведь только добрая женщина. Я ничего не знаю. Но он приятный человек и, может быть, говорит правду. Вы в этом разберетесь скорее, чем такая мягкосердечная дура, как я. Разрешите предложить вам коктейль?

Вернувшись к себе на шхуну, Дэвид Гриф задремал в шезлонге, прикрыв лицо журналом трехмесячной давности. Его разбудили какие-то хлюпающие звуки за бортом. Он открыл глаза. На чилийском крейсере за четверть мили от «Чайки» пробило восемь склянок. Была полночь. За бортом слышался плеск воды и все те же хлюпающие звуки. Это было похоже не то на фырканье какого-то земноводного, не то на плач одинокого человека, который ворчливо изливает свои горести перед всей вселенной.

Одним прыжком Гриф очутился у невысокого фальшборта. Внизу в море виднелось фосфоресцирующее и колеблющееся пятно, из центра которого исходили странные звуки. Гриф перегнулся через борт и подхватил под мышки находившегося в воде человека. Постепенно подтягивая его все выше и выше, он втащил на палубу голого Алоизия Пенкберна.

– У меня не было ни гроша, – пожаловался тот. – Пришлось добираться вплавь, и я не мог найти ваш трап. Это было ужасно. Извините меня. Если у вас найдется полотенце, чтобы я мог им обвязаться, и глоток спиртного покрепче, то я быстро приду в себя. Я мистер Фолли, а вы, наверное, капитан Гриф, заходивший ко мне в мое отсутствие. Нет, я не пьян. И мне не холодно. Это не озноб. Лавиния сегодня разрешила мне пропустить всего только два стаканчика. У меня вот-вот начнется приступ белой горячки. Мне уже стала мерещиться всякая чертовщина, когда я не мог найти трап. Если вы пригласите меня к себе в каюту, я буду очень благодарен. Вы единственный откликнулись на мое объявление.

Хотя ночь была теплая, Алоизий Пенкберн так дрожал, что на него жалко было смотреть. Когда они спустились в каюту, Гриф первым делом дал ему полстакана виски.

– Ну, а теперь выкладывайте, – сказал Гриф, когда его гость был в рубашке и парусиновых брюках. – Что означает ваше объявление? Я слушаю.

Пенкберн многозначительно посмотрел на бутылку с виски, но Гриф покачал головой.

– Ладно, капитан… хотя, клянусь остатками своей чести, я не пьян, ничуть не пьян. То, что я вам расскажу, – истинная правда, и я буду краток, так как для меня ясно, что вы человек деловой и энергичный. Кроме того, организм ваш не отравлен. Алкоголь никогда не грыз каждую клеточку вашего тела миллионами червей. Вас никогда не сжигал адский огонь, который сейчас сжигает меня. Теперь слушайте.

Моя мать еще жива. Она англичанка. Я родился в Австралии. Образование получил в Йоркском и в Йейлском университетах. Я магистр искусств, доктор философии, но я никуда не гожусь. Хуже того – я алкоголик. Я был спортсменом. Я нырял «ласточкой» с высоты ста десяти футов. Я установил несколько любительских рекордов. Я плаваю как рыба. Я научился кролю у первого из Кавиллей. Я проплывал тридцать миль по бурному морю. У меня есть и другой рекорд – я поглотил на своем веку больше виски, чем любой другой человек моего возраста. Я способен украсть у вас шесть пенсов, чтобы купить рюмку виски. А теперь я расскажу вам всю правду насчет клада.

Мой отец был американец, родом из Аннаполиса. Во время гражданской войны он был гардемарином. В тысяча восемьсот шестьдесят шестом году он уже в чине лейтенанта служил на «Сювани» – капитаном ее тогда был Поль Ширли. В том году «Сювани» брала уголь на одном тихоокеанском острове, – название его вам знать пока незачем. Остров сейчас находится под протекторатом одной державы, которую я тоже не назову. Тогда этого протектората не было. На берегу, за стойкой одного трактира, мой отец увидел три медных костыля… судовых костыля.

Дэвид Гриф спокойно улыбнулся.

– Теперь я вам скажу название этой стоянки и державы, установившей затем протекторат над островом, – сказал он.

– А о трех костылях вы тоже можете что-нибудь рассказать? – так же спокойно спросил Пенкберн. – Что ж, говорите, так как теперь они находятся у меня.

– Могу, разумеется. Они находились за стойкой трактирщика, немца Оскара в Пеено-Пеенее. Джонни Блэк принес их туда со своей шхуны в ночь своей смерти. Он тогда только что вернулся из длительного рейса на запад, где он ловил трепангов и закупал сандаловое дерево. Эта история известна всем обитателям побережья.

Пенкберн покачал головой.

– Продолжайте!

– Это, конечно, было не в мое время, – объяснил Гриф. – Я только пересказываю то, что слышал. Затем в Пеено-Пеенее прибыл эквадорский крейсер. Он шел тоже с запада – на родину. Офицеры крейсера узнали, что это за костыли. Джони Блэк умер, но они захватили его помощника и судовой журнал. Крейсер отправился на запад. Через полгода, возвращаясь на родину, он снова отдал якорь в Пеено-Пеенее. Плавание его оказалось безрезультатным, а история эта стала всем известна.

– Когда восставшие двинулись на Гваякиль, – сказал Пенкберн, перебив Грифа, – федеральные власти, считая, что город отстоять не удастся, захватили весь денежный запас государственного казначейства, что-то около миллиона долларов золотом, но все в английской валюте, и погрузили его на американскую шхуну «Флерт». Они собирались бежать на следующий день. А капитан американской шхуны увел ее в ту же ночь. Теперь продолжайте вы.

– Это старая история, – подхватил Гриф. – В порту больше не было ни одного корабля. Федеральные власти не могли бежать. Зная, что отступление отрезано, они отчаянно защищали город. Рахас Сальсед, шедший из Кито форсированным маршем, прорвал осаду. Восстание было подавлено, и единственный старый пароход, составлявший весь эквадорский военный флот, был послан в погоню за «Флертом». Они настигли шхуну неподалеку от Ново-Гебридских островов. «Флерт» лежал в дрейфе, а на его мачтах был поднят сигнал бедствия. Капитан умер накануне – от черной лихорадки.

– А помощник? – с вызовом спросил Пенкберн.

– Помощник был убит за неделю до этого туземцами на одном из островов Банкса, куда они посылали шлюпку за водой. Не осталось никого, кто мог бы вести корабль. Матросов подвергли пытке, в нарушение международного права. Они и рады бы дать показания, но ничего не знали. Они рассказали только о трех костылях, вбитых в деревья на берегу какого-то острова, но где этот остров, они не знали. Он был где-то далеко на западе – вот все, что они могли сказать. Ну, а дальше история имеет два варианта. По одному варианту матросы все умерли под пыткой. По другому – тех, кто не умер, повесили на реях. Во всяком случае, эквадорский крейсер вернулся на родину без сокровищ. А что касается этих трех костылей, то Джони Блэк привез их в Пеено-Пеенее и оставил в трактире немца Оскара, но как и где он их нашел, он так и не рассказал.

Пенкберн жадно посмотрел на бутылку виски.

– Налейте хоть на два пальца, – взмолился он.

Гриф подумал и налил ему чуть-чуть. Глаза Пенкберна засверкали, он снова ожил.

– Вот здесь на сцену появляюсь я и сообщаю вам недостающие подробности, – сказал он. – Джонни Блэк рассказал все! Рассказал моему отцу. Он написал ему из Левуки, еще до того, как приехал в Пеено-Пеенее, и умер. Мой отец однажды в Вальпараисо спас ему жизнь во время пьяной драки в трактире. Один китаец, скупщик жемчуга с острова Четверга, разыскивавший новые места для ловли к северу от Новой Гвинеи, выменял эти три костыля у какого-то негра. Джонни Блэк купил их на вес, как медный лом. Он, так же как и китаец, понятия не имел об их происхождении. Но на обратном пути он сделал остановку, чтобы половить морских черепах, у того самого берега, где, как вы говорите, был убит помощник капитана с «Флерта». Да только он вовсе не был убит. Туземцы островов Банкса держали его в плену, и он умирал от некроза челюсти: во время стычки на берегу его ранили стрелой. Перед смертью он рассказал Джонни Блэку всю историю. Джонни написал из Левуки моему отцу. Дни его уже тогда были сочтены: рак. Через десять лет мой отец, плавая капитаном на «Перри», забрал эти костыли у немца Оскара. А по завещанию отца – это была его последняя воля – я получил костыли и все сведения. Я знаю, где находится остров, знаю широту и долготу того побережья, где были вбиты в деревья костыли. Костыли сейчас у Лавинии. Широта и долгота у меня в голове. Ну, что вы мне теперь скажете?