Гордин не дослушал конца разговора, ему надоело прислушиваться, а вскоре его перевели, видимо, к начальству. Кабинет был по объему такой же, но почище и понаряднее. Столы были другие, телефонные аппараты, стояли сейфы, видимо, с оружием и документами. Дверь была металлической. Когда Гордина завели, её не только захлопнули, но и закрыли на замок.

Видимо, более опытный сотрудник Геннадий, тоже весь в темном, крепенький, наверное и "черный пояс" каратэ имеет, сидел в кресле и изучал "писателя". В принципе, охотничьего азарта, как у Кожемяки, у новых оперов не было заметно. Гордин спросил Геннадия попозже, не старший ли он опер. "Нет, просто опер", - был лаконичный ответ. Только второй крепыш что-то бубнил почти антисемитское, мол, развелось тут коммерсантов немеряно, всякие Файфманы, Пильманы, Кацнельсоны и представьте себе, у каждого почти по три высших образования, а тут, мол, одно получить никак не можешь. Гордин тактично молчал, его три высших образования тут только бы подлили масла, а может это на него намекали, получив разработку или справку, как там у них называется подобный документ.

- Ну что, Владимир Михайлович, говорят, вы на нас прокурору жаловаться собираетесь? Недовольны обращением Кожемяки? Вот, кстати, почитайте снова свое объяснение, ничего там лишнего нет и все ли правильно записал наш сотрудник?

Гордин был вынужден снова пробежать глазами объяснение и одобрить работу начинающего опера. Текст был бредовый: "Ко мне подошла девушка и спросила как пройти к какому-то магазину. А я стал читать ей стихи". Относительно светлый крепыш, словно следуя мыслью за читающим свое объяснение Гординым неожиданно спросил:

- А вы всегда незнакомым женщинам стихи на улицах читаете? Это у вас хобби такое? Вы случайно на учете у психиатра не состоите? Нет, говорите? Напрасно. Лучше состоять, можно тюрьмы избежать. А куда, кстати, делать девушка? Может, и её уже вы того, успели? А, не могли? Ну как же, ведь вы человек способный, талантливый. Вот и Кожемяка вас заметил и никак расстаться не может. Наша служба, кстати, давно закончилась, а мы тут с вами уже три часа возимся, вот как интересно. Не каждый день к нам писатели попадают.

Гордин осмелел и сказал, что он готов к ним ещё раз зайти. Мол, если они сюжетик подбросят, поделятся сокровенным, историями жуткими.

- Не любим мы прессу. Вот Андрей Кивинов - это настоящий писатель. Знаете такого?

На предположение Гордина, что это питерский фантаст, усмехнулись коллективно. Какой он фантаст, он настоящий реалист, детективщик. Умница, каких мало. Гордин припомнил, что в кабинете у Кожемяки прямо на дверце сейфа наклеена вроде бы остроумная цитата, смысл которой сводился к тому, что главное не качественно делать дело, а вовремя забивать баки начальству и подпись: Андрей Кивинов. Такая трафаретка висела чуть ли не в каждом кабинете. Интеллектуалы у нас оперы, любители хорошей качественной литературы.

- А вы не против, Владимир Михайлович, если мы вас ночевать оставим, до 10 утра? Не против говорите? А что вы раньше Кожемякой возмущались? Ах, говорите, с системой не сражаетесь. Это мы-то система? Что вы собственно имеете в виду? Ах, ничего особенного. Ну и на том спасибо. Значит, переночуете. Может быть и для творчества будет полезно. Ну, всего доброго, - попрощался с Гординым Геннадий, и его вывели из кабинета, проводили вниз и перепоручили дежурным по отделению. Вещи у него не забрали. Милиционеры в форме завели его в арестантское помещение, где слева располагались две железные клетки из прутьев толщиной в палец, двери которых были заперты. В одной находилась женщина, которую осудили на трое суток за торговлю в неположенном месте и должны были в течение часа увезти в поселок Северный, где проведут ей профилактику педикулеза и тому подобное. В соседней клетке находились двое мужчин: молодой человек в спортивном костюме, сразу запросивший дать ему воды, но его сосед запретил ему обращаться к Гордину, дескать, и его могут наказать. Соседом этим был пьяный сосед-дебошир из коммунальной квартиры. Гордину, кстати, перед заселением дали пустую пластиковую бутылку и посоветовали набрать воды из умывальника в туалете. По другой стороне располагались две пустые камеры с открытыми настежь дверьми, в одной из которых был глазок-иллюминатор размером с кулак, застекленный и прикрытый металлическим щитком на стержне, позволявшем открывать и закрывать оконце, во второй двери было оконце размерами 20 на 30 сантиметров, забранное решеткой из железных брусков в два пальца толщиной. Затем шла дверь в туалет, описание которого излишне: сортир как сортир, примерно пятидесятых годов на железнодорожной станции маленького городка. Стоило только открыть дверь и резкий запах аммиака отрезвлял не хуже нашатырного спирта. И ещё одна дверь - в кабинетик или подсобку личного состава. Туда шныряли за едой, там переодевались, там "поддавали" после сдачи смены, сдачи дежурства.

Гордин сел на стул с отломанной спинкой около двери в подсобку, достал листки бумаги и, положив их на "дипломат", начал записывать по порядку впечатления и события последних пяти-шести часов. Выдуманный сюжет полугодовой давности обрел живые черты, задвигался. Интересно только, куда выведет кривая, какой продиктует конец жизнь, какую развязку? Обычно гордиев узел нужно было рассекать мечом, но может быть его можно и распутать, развязать, пусть и расцарапав в кровь усталые пальцы...

Мимо Гордина время от времени шмыгали милиционеры в туалет. Они на удивление добродушно и с сочувствием отнеслись к нему. Причем в сочувствии этом не было ни подхалимажа, ни искусственности. Они, насмотревшись здесь всякого и сами будучи не ангелами, прекрасно понимали несправедливость его заточения, к тому же сказывалась нелюбовь к другой ветви службы. Всегда ведь армия не любит ментов, менты не жалуют кэгэбэшников или сейчас фээсбэшников, хоть как переименуй, а последние высокомерно презирают всех подряд. Ему предложили на выбор занять любую камеру, предупредив, что не будут запирать дверь. Каждый проходивший мимо предлагал передохнуть, поспать, но Гордин водил шариковой ручкой по бумаге, дело шло. Изредка его отвлекали разговоры с мужиками в клетке. Женщину из соседней клетки быстро увезли.

Внезапно Гордин не то задремал, не то задумался и в этом странном забытьи ему привиделись другие события и другие люди, но все равно он участвовал в параллельном мире в том же досадном облике жертвы, агнец несчастный. Видно, так уж было написано ему на роду Отцом Небесным. Умирать и рождаться снова для бесконечных мук. Христа распяли только однажды, его же распинали ежесекундно и непрестанно.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Жизнь человека, как свеча на ветру. И запомните еще, пожалуйста, после того не значит - вследствие того. Но бывают странные сближения. После того, как Гордин попал в страшную аварию два года тому назад и повредил правое плечо и нос, он сильно переменился, исчезла куда-то всегдашняя нервозность, он почти перестал писать стихи и стал писать прозу, находя в этом неизъяснимое удовольствие, охладел к накопительству раритетов, словом, превратился совершенно в другого человека.

Но никому он не рассказывал, что в момент столкновения машин, когда его физическое тело вылетело через лобовое стекло, его астральное тело отделилось от физического и какое-то время находилось на некотором отдалении, наблюдая суету и суматоху вокруг разбитых машин. Сначала он даже пытался помочь самому себе, неподвижно лежащему на земле, пытался повернуть физическое тело, уложить его поудобнее, остановить кровь, но это не получилось. Астральный Гордин был слишком слаб, руки его соскальзывали, реальные предметы и конечности лежащего без сознания Гордина проходили сквозь астральные очертания, как сквозь туман.

Когда же прибывшие, наконец, санитары положили физическое тело на носилки и задвинули вглубь "скорой помощи", астральное тело неожиданно почувствовало, как напряглись невидимые скрепы и словно сильная пружина вдвинула его бесшумно и незаметно снова внутрь физического тела, распростертого на носилках. В это самое мгновение Гордин открыл глаза и пробормотал нечто невразумительное.