- Здравствуй, милок, - сказал старик, - ты чего сюда пожаловал?

- Я так, ничего, - сказал Андерс.

- А, ну да. А вот старый Юнссон знай себе пилит. И начал он свое дело делать, когда немногим больше тебя был. С утра до вечера, день деньской, день деньской, так вот, видишь, и состарился. Гляди, какой старый стал. А все для чего? Чтоб люди от холода не поумирали. Думаешь, если б старый Юнссон весь свой век не пилил дрова, многие б уцелели? Да тысячи и тысячи умерли б от холода. И отец твой, и мама твоя, и Сигне, и официантки все, и хозяин кафе - все бы как миленькие давным-давно окоченели. Так ведь никто же об этом не думает. Ну разве кто придет, поблагодарит меня за то, что не умер от холода? А? Никто не идет. Думают, не за что тут благодарить. Но погоди, в один прекрасный день Юнссону это надоест, наскучит, устанет он, слишком старый сделается, не будет больше ради них спину гнуть. Вот они все и перемрут от холода. Как думаешь, поделом им?

Андерс не мигая смотрел на старичка.

- Да, им этого не миновать. Потому что зимой, я тебе скажу, стужа страшенная, если не топить.

- Ну-ну, - заговорил он опять. - Чего стоишь тут, и глаза уже на мокром месте? А ну живей на солнце и грейся, покуда лето стоит, милок, а до зимы-то ведь далеко, там еще поглядим. - И тут он вдруг широко ухмыльнулся.

Мальчик послушался, вышел из сарая и огляделся вокруг. Солнце и вправду ярко светило, трава меж булыжников блестела как новенькая, в сточной яме плавали нежные одуванчики. Все было так мирно и спокойно, как будто сегодня воскресенье. Но почему же ему грустно? И какая-то тяжесть в груди? Может, пойти еще послушать под кухонной дверью? Нет, лучше уж остаться тут, погода замечательная, надо гулять и радоваться. Что бы такое придумать? Он пошел к въездным воротам и высунулся. Отсюда было видно солнечную поляну, дальше шла живая изгородь из боярышника, а на небе, покойно развалясь, лежали облака. И больше нигде ничего, только воздух, совсем пустой воздух, так иногда бывает. Андерс отпрянул от ворот.

А может, все-таки залезть в ледник? Да, лучше ничего не придумать. Конечно, надо туда залезть.

Он полез по доске, почти отвесно спускавшейся из пустого проема, крепко держась за нее, чтоб не свалиться вниз. Он избегал смотреть вверх, на черную дырку, втянул голову в плечи, изо всех сил вцепился обеими руками в края доски. Он уже затылком почувствовал холодную струю, и вот он у проема. По-прежнему не глядя, прыгнул внутрь.

Внутри было черным-черно. Он ползком пробирался по мокрым опилкам, всем телом трясясь от холода. Лед лежал неровно, в одном месте много выбрали и оставили большие колдобины, в другом месте, наоборот, куски громоздились один на другой. По краям из опилок повылез голый лед, и там пальцы цепенели.

Андерс полз по леднику, тут было черно, холодно и страшно. Сердце у него колотилось - нет, он не замерз, в висках стучало, как при сильном жаре. Ужас! Как будто тебя похоронили и ты не знаешь, на каком ты свете. Андерс весь дрожал...

Но кто это там ходит по двору, кажется, папа... Андерс подполз к дыре, осторожно выглянул. Ну да, это папа пришел домой. Он хотел бы окликнуть его, а там бы вместе подняться на кухню и на лестнице держаться за папину руку, а здесь ему надоело, но нет, лучше остаться тут, папа уже вошел в дом, и Андерс глядел ему вслед, открыв рот и не издавая ни звука.

До чего же тут холодно, противно и страшно. Черным-черно и жуткая холодина. Он отполз дальше от окна, и стало еще холодней. Ноги тонули в мокрых опилках, стены и потолок взмокли, затекли. Он затих и совсем закоченел. Даже пальцем не мог пошевелить.

Ой, он ведь тут уже долго. Сколько же времени прошло? Замерз он? Нет, голова горит, все тело горит. Надо добраться до окна, вдохнуть настоящего воздуха, поглядеть на солнышко. Запыхавшись, отчаянно вытянув голову, он перепуганно глядел во двор.

Вот из дому вышел папа с корзиной в руке.

- Папа! - крикнул Андерс. Ему казалось, что он кричит во всю глотку, но отец даже не услышал.

- Папа! - крикнул он опять. Тут отец поднял глаза.

- Андерс, что ты там делаешь? Спускайся скорей! Зачем ты туда залез? А мы ищем тебя, ищем. Хочешь к бабушке? Папа повезет тебя на дрезине. А?

- К бабушке! - крикнул мальчик и замахал руками. - Погоди, я сейчас, я сию минуточку!

И он тотчас вынырнул из окна и съехал вниз по доске. Бросился к отцу, повис на его руке.

- А на какой мы дрезине поедем? У начальника возьмем или у Карлссона? Пошли, пошли скорей, а что у тебя в корзине, это для бабушки, а мы сразу поедем? - выпалил он одним духом.

- Что это с тобой? - спросил, разглядывая его, отец. - И что ты делал в леднике?

- Ничего, - ответил он, уставясь в землю. - Просто постоял немножко, посмотрел. Ой, я так хочу к бабушке. Мы ведь сразу поедем, правда, пап?

- Ладно, пойдем, - и отец взял его за руку.

Они прошли за ворота, на солнечную поляну. Мальчик дышал все ровней и ровней. Он поглядел вокруг, поглядел на голубое небо, потом на желтый песок, который недавно причесали граблями и теперь он нежился на солнышке, на живую изгородь из боярышника в цвету. Пройдя еще немного, он испытующе посмотрел вверх, в отцовское лицо.

- До чего хорошо, что мы едем, - и он сконфуженно хихикнул.

- А как же, - ответил отец.

И только пройдя еще несколько шагов, Андерс наконец высоко подпрыгнул. Забежал вперед, открыл калитку, что вела на станцию, сбежал по ступенькам вниз, снова взбежал вверх - забрать отца, потом стрелой - на пути и зашагал по рельсам, то туда, то сюда, то передом, то задом.

- Я вижу, тебе весело, - сказал отец.

- Ой, ну какая погода хорошая! Правда, папа? Вот смотри, я и бегом могу!

- Смотри не упади! - прокричал ему вслед отец. Но он не упал. Он и обратно прибежал бегом.

- Пап, а где наша дрезина?

- Сейчас увидишь, она у товарного склада стоит.

И они пошли прямо к складу. Дрезина была прислонена к стене - большая доска на трех колесах и длинный шест - трехколесная дрезина, вот и все. Сперва им пришлось идти сзади и подталкивать, а поехала только корзинка.

- Когда же мы поедем? - теребил отца Андерс.

- Погоди, - отвечал отец, - вот на рельсы только спустимся.

Андерс забежал вперед и следил, чтоб дрезина не качнулась, а то рассыпались бы бабушкин кофе, и сахар, и еще дрожжи.