— Не бойтесь, — сказал робот по-иллински, — я не причиню вам вреда.

— Это не так просто — причинить мне вред, — сказал Лобов, пряча пистолет.

Он уже был спокоен, в любое мгновение гравитационный импульс, посланный Крониным, мог превратить это чудище в пыль.

— Знаю, — ответил робот, — вы обогатили наш мир на века.

Он помолчал и спросил строго:

— Зачем вы здесь?

— Мы прибыли на Иллу как друзья, — дипломатично ответил Лобов, разглядывая своего удивительного собеседника.

— Я спрашиваю не о том. Обрыв — священное место. Здесь никто не бывает, кроме иллинов, час которых пробил. Зачем вы здесь?

Лобов молчал, собираясь с мыслями. Вот как, священное место! Место, где иллины, час которых пробил, бросаются в море. И ведь похоже, что они делают это добровольно! Может, это своеобразный акт протеста, вроде самосожжения земных буддистов? Может быть, религиозный культ, в основе которого — однообразие лёгкой жизни? А может быть, жертва по жребию, которую нельзя не принести?

— А вы зачем здесь? — ответил Лобов вопросом на вопрос.

— Я на посту. Я охраняю своих детей и родителей.

— Каких детей? — не понял Лобов.

— Разве вы не знаете, что иллины наши дети? — с ноткой любопытства спросил робот.

У Лобова в голове был сплошной туман и каша.

— Так, — сказал он вслух для того, чтобы сказать что-нибудь, — иллины — ваши дети. А родители?

— Они наши дети и наши родители. Наше прошлое и будущее. Наше счастье и наша смерть.

Кроется ли какой-нибудь смысл за этими туманными фразами, полными неразрешимых противоречий? Или это религиозные формулы, которыми прикрывается отвратительная нагота смерти? Да, люди много веков прикрывали жестокость мёртвым саваном религиозных формул.

— Я вижу, вы не понимаете меня. Мы догадались, вы одностадийны.

Лобов поднял на робота удивлённый взгляд.

— Да, одностадийны, — повторил робот, — вы человек. Вы родились человеком и умрёте человеком. А я атер, но умру я иллином.

Лобов смотрел на псевдоробота в немом изумлении.

— Я атер, — продолжал робот, — я живу в океане. Воздух для меня смертелен, как для вас пустота. Сейчас меня защищает скафандр. Уже пятьдесят два года я живу в океане. Я строю машины, которые на мелях океана возделывают почву, сеют и собирают урожай. Я люблю свою работу, люблю движение и поиск мысли, радость творчества. Но мне мало этого, меня тревожит и зовёт будущее. Во сне я часто вижу небо, зеленую траву и огни цветов, всем телом ощущаю ветер, дождь и воздушную лёгкость бега. Я вижу себя иллином. — Атер ненадолго замолчал. Лобов ждал затаив дыхание, пелена непонимания медленно спадала с его глаз.

— Однажды я усну и не проснусь, — продолжал атер негромко, — сон будет продолжаться целый год, тело моё оцепенеет и станет твёрдым как камень. Товарищи отнесут и положат меня у берега одного из островов. А когда минет год, твёрдая оболочка лопнет, я всплыву на поверхность океана уже иллином и полной грудью вдохну воздух!

Да-да! Нет ни жалких злодеев, ни чудовищных морлоков, нет ни холодной машинной цивилизации, ни её выродившихся, беспомощных породителей! Зато есть могучее мудрое племя атеров-иллинов, двустадийных животных. Как все земные насекомые, как бабочки, они переживают личиночную стадию атеров и стадию зрелости — имаго!

— Большое счастье быть иллином, человек, — продолжал атер, — они не знают забот, они всегда веселы, они счастливы, как сама жизнь. Иногда иллина озаряет вдохновение, которого не знают атеры, и он за несколько дней и часов делает то, на что атеру не хватает целой жизни. И только иллины знают, что такое любовь, только они познают радость слияния и продолжают наш род. Но иллины живут недолго, совсем недолго — не больше тридцати семи дней. Ты видел, человек, как с этого обрыва взлетели в небо и упали в воду юноша и девушка? Это любовь. И смерть. Они будут жить в воде до тех пор, пока не взойдёт солнце. А потом умрут, дав жизнь новым атерам-иллинам. Иногда, очень редко, иллин переживает свою подругу. Он теряет память, теряет силы, но до последнего биения сердца старается её спасти. Ты видел эту картину, человек, и подумал плохое о нашем мире. Но это просто несчастье, а несчастье приходит, не спрашивая на то позволения.

Атер замолчал, глядя на Лобова.

— Теперь ты знаешь все, — тихо сказал он, — и я опять спрашиваю тебя: зачем ты здесь, в этом месте? Не причинишь ли ты вреда влюблённым, которые по праву приходят сюда и уже ничего не видят вокруг, кроме самих себя?

— Никогда! — ответил потрясённый Лобов. — Верь мне, никогда!

— Тихо! — сказал атер.

И железной рукой уволок Лобова в светящийся кустарник. Прошли недолгие секунды, и из-за поворота дороги показались иллины — юноша и девушка, отец и мать племени атеров-иллинов. Обнявшись, они остановились на краю обрыва.

— Океан! — сказал юноша, вглядываясь в даль. — Ничего нет лучше океана, правда?

Девушка тихонько засмеялась.

— Смотри, — сказала она, — вода совсем близко.

Над головами влюблённых бесшумно пролетела крина, птица, приносящая счастье. Её рубиновые мигающие глаза холодно рассматривали странный мир, лежащий внизу. Мир темноты, блуждающих огней, счастья и смерти.