Далее указывалось, кто входит в группу: секретари райкомов партии, часть председателей райисполкомов, директора заводов, инженеры. Я сразу почувствовал, что готовил бумагу с умыслом либо сумасшедший, либо мерзавец. Положил я записку к себе в сейф и решил не говорить Сталину о ней какое-то время, считая, что чем больше пройдет времени без такого разговора, тем будет лучше. Когда я уезжал на Украину, чтобы оформить переход в Москву, Сталин сказал мне: "Вы к моему 70-летию вернетесь в Москву?" (то есть в декабре). "Безусловно. Приеду, сейчас же соберу Пленум ЦК КП(б)У, изберем новое руководство, и я вернусь". Ранее я уже согласовал с ним, что буду рекомендовать Первым секретарем ЦК Мельникова[9]. Сталин согласился, хотя и не знал его: доверился мне. Приехал я в Москву перед самым празднованием юбилея, 21 декабря. Отпраздновали мы 70-летие вождя, я был избран секретарем Московского областного и городского партийных комитетов и приступил к делу. А вскоре Сталин спросил меня, сам вспомнив: "Я давал вам заявление. Вы с ним ознакомились?". И смотрит внимательно на меня. "Ознакомился". "Ну, и как?". А у него была такая привычка: посмотрит на тебя, потом носом дернет вверх: "Ну, и как?". Отвечаю: "Это мерзавцы какие-то написали или сумасшедшие". "Как так?".

Он очень не любил, когда относились с недоверием к такого рода документам. "Товарищ Сталин, я абсолютно убежден, что данный документ не имеет ничего общего с действительностью. Я лично знаю многих людей, которые названы заговорщиками. Это честнейшие люди. Кроме того, я абсолютно уверен, что Попов тоже не заговорщик. Он неумно вел себя. Бесспорно, оказался не на должной высоте. Но он не заговорщик, а честный человек, в этом я не сомневался и не сомневаюсь. А если бы он даже стал заговорщиком, то те люди, которые, как написано, входят в его заговорщическую группу, сам не знаю, что сотворили бы с ним". Видимо, мой уверенный тон повлиял на Сталина: "Вы считаете, что документ не заслуживает внимания?". "Безусловно, товарищ Сталин, не заслуживает. По-моему, тут провокация или безумие". Сталин выругался, и на том все кончилось. Можете себе представить: если бы подстраиваться под настроение Сталина, захотеть отличиться и завоевать его дополнительное доверие, то это очень легко было бы сделать. Нужно было только сказать: "Да, товарищ Сталин, это серьезный документ, надо разобраться и принять меры".

Достаточно было бы такого заявления с моей стороны, и сейчас же он приказал бы арестовать Попова и "его группу". Они, конечно, на допросах "сознались" бы, вот вам заговорщическая группа в Москве, а я стал бы человеком, которому, возможно, приписали бы, что, дескать, он пришел, глянул, сразу раскрыл и разгромил заговорщиков. Ведь это же низость! А фактически именно так получилось у других людей в Ленинграде. Стал я работать в Москве. Но все же знал, что раз Сталин нацелился на Попова как заговорщика, то уже не успокоится, пока не доконает его. Посоветовались мы с Маленковым, и я предложил: "Давай переведем Попова за пределы Москвы, подберем ему хорошую должность". Так и сделали, послали его, с временным интервалом, директором крупного завода в Куйбышев. Сталин иногда вспоминал: "А где Попов?". Когда-то он был любимцем у Сталина. Отвечаю: "В Куйбышеве". И Сталин успокаивался. Видимо, все-таки думал: "А не ошибся ли Хрущев, не остался ли этот заговорщик поблизости и не продолжает ли он свою деятельность в столице?". Он бы никогда не примирился с этим, но когда узнавал, что Попов в отдалении, то успокаивался. Мне потом передавали о негодовании Попова против меня. Умер он, что его осуждать? Он же не понимал, что ему меня не только не ругать надо, а наоборот. Если бы не я, он бы погиб, потому что Сталин уже подготовился к этому. Ведь и меня-то он вызвал потому, что получил документ против Попова и поверил этому документу. Я спас Попова, но вот бывает так, что человек не поймет и проявляет недовольство теми, кто подставил свою спину в его защиту. А ведь я тогда рисковал. Если бы Сталин мне не поверил, то мог бы подумать, что и я вхожу в заговор вместе с Поповым. Такие наступали опять времена. После войны мы постепенно как бы возвращались к мясорубке 1937 г., к методам тогдашней "работы".

***

Только что передали по радио трагическую весть о том, что погиб Гагарин {Ю. А. Гагарин погиб 27 марта 1968 года (ред.)}. При каких обстоятельствах, ничего не сообщили. Очень жаль. Сообщили только, что он погиб в результате авиационной катастрофы. Видимо, еще не известны причины катастрофы, еще требуется техническая экспертиза. Но это уже причина, а сам факт гибели такого замечательного человека бесспорен. Очень жаль. Хороший был, смелый человек, первым полетел в космос.

***

Возвращаюсь к прерванному столь печальным известием рассказу о моей работе в Москве. Когда я стал секретарем ЦК ВКП(б) и Московской парторганизации, Кузнецов-Ленинградский[10], как мы его между собой называли, был арестован. Развернулась охота за ленинградцами. Ленинградская парторганизация вовсю громилась. Сталин, сказав, что мне нужно перейти в Москву, уже сослался тогда на то, что в Ленинграде раскрыт заговор. Он вообще считал, что Ленинград - заговорщический город. В то время много людей было направлено в Москву из Горьковской области. Председатель Совета Министров Российской Федерации Родионов[11] тоже был из Горького. Думаю, что Жданов, который много лет работал там и знал тамошние кадры, выдвигал их. Хороший был председатель, нравился он мне: молодой, энергичный человек, имел собственные мысли, перспективный. Но тоже был арестован. И не только он, многие были схвачены. Я много лет не работал в Москве и поэтому не знал людей из числа арестованных. Более или менее знал Кузнецова. Очень хорошо знал Вознесенского[12]. Вознесенский не был еще арестован, когда я прибыл в Москву, но уже был смещен с прежних постов. Он ходил без дела и ожидал, чем это кончится, что принесет ему завтрашний день. Сталин к Вознесенскому раньше относился очень хорошо, питал к нему большое доверие и уважение. Да и к Косыгину, и к Кузнецову, ко всей этой тройке.

Тогда считалось, что вот тройка молодых - Вознесенский, Кузнецов и Косыгин. Они идут нам на смену. Сталин стал их продвигать. Кузнецов должен был заменить Маленкова. Вознесенского он сделал первым заместителем председателя Совета Министров СССР, то есть своим первым заместителем, и поручил ему председательствовать на заседаниях Совмина. Косыгин занимался проблемами легкой промышленности и финансов. Полагаю, что гибель этих людей (без Косыгина) определилась именно тем, что Сталин стал их выдвигать, готовя смену старым кадрам. Прежде всего, значит, замену Берии, Маленкову, Молотову, Микояну. Они у него уже не пользовались тем доверием, как раньше. Как конкретно удалось сделать подкоп, подорвать доверие к новым людям, натравить Сталина на них, его же выдвиженцев, мне сейчас трудно сказать. Могу только делать выводы из своих наблюдений и отдельных реплик, которые слышал при разговорах между Маленковым и Берией. Кроме того, я видел, как вели себя Маленков и Берия у Сталина, когда заходила речь об этих людях. У меня сложилось впечатление, что как раз Маленков и Берия приложили все усилия, чтобы утопить их. Главным образом тут действовал Берия, а Маленкова он использовал как таран, потому что тот сидел в ЦК партии и ему были доступны вся информация и документы, которые передавались Сталину.

Ряд документов преследовал цель направить гнев Сталина против "группы молодых": они заранее знали, как будет реагировать Сталин. В тюрьме уже сидел тогда Шахурин[13], нарком авиационной промышленности во время войны. Я очень хорошо знал Шахурина, когда он находился на партийной работе и был, в частности, парторгом ЦК на 30-м авиационном заводе. В качестве наркома его заменил Дементьев[14]. Я знавал и того, и другого и хорошо относился к ним, считая, что они очень толковые инженеры и организаторы производства. Шахурина посадили за то, что во время войны делали "плохие самолеты". Это случилось, когда я был еще на Украине, и поэтому я не знал подробностей. Потом Маленков рассказывал мне, что якобы соответствующую записку написал (или лично наговорил отцу) Василий Сталин: делали такие-то самолеты и такие-то у них имелись недостатки, а виноват в этом нарком Шахурин. Косвенно задело это и Маленкова, которому по линии Политбюро во время войны было поручено наблюдать за работой авиационной промышленности. Теперь ему вменялось в вину покровительство плохой работе наркомата. Кое-что тут было справедливо, потому что погоня за количеством шла в ущерб качеству.