Это редкое сочетание безоглядного порыва, способности романтически броситься в неизвестность, очертя голову, с трезвым, не поддающимся никаким обольщениям взглядом на жизнь, на людей, на обстоятельства, находит свое объяснение в ее родовых корнях. Отец Наташи – Владимир Давыдович Бостунов – был «потомственным» цыганом, мать – Мари Браун – стопроцентной француженкой. Уроженка Эльзаса, славящегося людьми прагматичными, чувствовала себя в России тем не менее совершенно своей. Можно представить, как удивилась она, услышав слова дочери, звучавшие не просьбой, а приказом: «В Париж! В Париж!» Да! Наташа решила взять приступом столицу мира. И вот без гроша в кармане они в Париже. Бедных родственников никто не ждал. Мать плакала, как утраченное счастье вспоминая ее «милу Моску». Наташа в поисках работы с утра до вечера носилась по театрикам, варьете, ресторанчикам, умоляя позволить ей показать танцевальное умение. Шел 1904 год. Ей – девятнадцать.

Пройдет совсем немного времени, и Наташа будет даже не на пути к восхождению – она окажется на самой вершине. Громадная квартира с высоченными окнами и потолками будет полна первоклассной мебели, бронзы, фарфора, живописи. Здесь найдут себе пристанище редкая библиотека и уникальная коллекция вееров, страстно собираемых хозяйкой. А сама Наташа получит в Париже прозвище – «бриллиантовая Труханова».

В короткий срок актрисулька-неудачница превратилась в кумира избалованной парижской публики, в большого мастера танца, безусловно внесшего свой вклад в историю хореографии.

Уже прославившись, Наташа брала уроки у знаменитой мадам Марикиты, грозной, въедливой, злоязычной грозы всех примадонн. На последнем уроке Наташа получила от нее фотографию с надписью: «Самой странной из моих учениц».

– Почему же я странная? – спросила Труханова.

– Да при вашей внешности вы могли бы ничего не делать. А вы беспримерная работяга. Разве не странно?

Труханова быстро переместилась с второразрядных подмостков на самые прославленные и серьезные: «Скала», «Фоли-Берже», «Эльдорадо», «Мулен-Руж», «Олимпия». Эти названия, так много говорящие сердцу французов, и не только их, чередуются с «классическими» Гранд-опера, Шатле, Комической оперой. Следуют триумфальные гастроли в Испании, Англии, Германии, Румынии, Австрии.

В самой же Франции – и это надо отметить особо – в связи с громадным интересом к гастролям Русского балета Дягилева, обставленным с колоссальной пышностью, популярность Трухановой-танцовщицы могла бы, казалось, пойти на убыль. Но этого не случилось – в залах по-прежнему был аншлаг. И не в последнюю очередь потому, что Труханова была одержима страстью совершенствоваться, искать новые формы танцевального искусства.

Самые знаменитые люди в этой области становятся ее друзьями, коллегами, единомышленниками: Морис Равель, Макс Рейнгардт, Сен-Санс, на музыку которого «Пляска смерти» Труханова создала хореографическую миниатюру, буквально потрясшую композитора. В одном из писем на родину Л.В. Собинов не скрывал своего удивления от ослепительного взлета Наташи: «Труханова вся полна мыслями о своих танцах. Я даже не ожидал, что это у нее такое серьезное занятие… На столе у нее фотография Массне с самой лестной надписью. В будущем сезоне она танцует здесь новый балет его». С фотографией Жюля Массне, упоминаемой Собиновым, Труханова не расставалась всю жизнь. «С почтительным восхищением», – написано на ней.

Все, кажется, достигнуто. И в то же время всего еще с избытком: красоты, молодости, славы, богатства. Но как странно устроен человек! С каким восторгом вспоминала экс-примадонна парижской сцены тот момент, когда ей удалось уговорить ювелира тотчас выдать деньги за ее последнее бриллиантовое кольцо и купить на них билеты до «красной» Москвы – для себя и для того человека, который стал для нее всем.

«Дворяне – все родня друг другу», – писал Пушкин. Игнатьевы – тому подтверждение. Многовековая история этого рода накрепко связала их с самыми громкими российскими фамилиями. Татищевы, Бутурлины, Карамзины, Апраксины, Голицыны, Мещерские – список можно продолжить. Все это игнатьевская родня большей или меньшей близости. Но если чем и гордился один из сыновей командира кавалергардского полка графа Алексея Павловича Игнатьева – тоже Алексей, так это тем, что они всегда были военными и что их фамилия значилась на самых славных и драматических страницах русской истории. Наполеоновская эпопея, взятие Парижа, Сенатская площадь, Балканы, Русско-японская война – нигде не обошлось без Игнатьевых. По традиции они служили в кавалергардском полку. Первая рота кавалергардов была сформирована Петром Великим в канун коронации его супруги, государыни Екатерины Алексеевны.

И, словно осененные могучей дланью Петра, кавалергарды всегда были на особом счету, принимая в свои ряды отпрысков столбовой русской аристократии, душой и телом безраздельно преданной царю и Отечеству. Все государи, государыни, их чада и домочадцы знали своих кавалергардов едва ли не поименно.

При Павле кавалергардские эскадроны были преобразованы в полк, боевым крещением которого – уже при Александре I – стал Аустерлиц. Тот подвиг кавалергардов в бурной российской истории уже позабыт, но именно они буквально своими телами прикрыли отход русской армии, спасая ее от разгрома. Да и ход Бородинского сражения во многом был предрешен героическим поведением Кавалергардского полка. И странное дело – эти от рождения баловни судьбы, выросшие во дворцах, казалось бы, вдрызг избалованные и изнеженные, по первому звуку полковой трубы могли сутками не слезать с лошадей, неделями не раздеваться и не спать, питаться у солдатских котлов, терпеть стужу и проливные дожди, выволакивать пушки, тонувшие в дорожной грязи, и идти в бой наравне с солдатами. Идти на славу или на гибель, заказав себе путь к отступлению. Те же, кому выпало жить, потом снова появлялись в столицах, кружа головы дамам, соря золотом и шаля напропалую. Они могли, как стая сладкоголосых птиц, рассесться на ветвях деревьев под окнами жены императора Александра I и спеть ей серенаду. Правда, шутили не всегда безобидно. Два кавалергарда – будущие декабристы Лунин и Волконский – научили собаку по команде «Наполеон!» прыгать на прохожего и срывать с него шапку...

И, разумеется, этот ореол романтики, помноженный на неизменное чувство чести и долга, без которого кавалергард был немыслим, не мог не завладеть и сердцем юного Алексея. Хотя он, родившийся в 1877 году, едва ли не единственный никак не подходил к воинской службе: слабого, болезненного ребенка (про таких говорят «не жилец») старательно отпаивали парным молоком и подольше держали на свежем деревенском воздухе. А потом, чуть выправившегося, усиленно учили иностранным языкам, литературе, музыке и рисованию, готовя к сугубо мирной жизни. Но игнатьевская порода, где все мужчины как на подбор были крупные и сильные, взяла свое. И с 1891 года он уже учился в Киевском кадетском корпусе, а с 1894-го – в специальных классах Пажеского корпуса, который Игнатьев окончил первым по всем дисциплинам, став камер-пажом императрицы. Затем Алексей служил в Кавалергардском полку, а в 22 года поступил в академию Генштаба, блестяще окончив ее в 1902-м. «Всюду первый!» – вот его девиз. И не только в учебных классах, на академической кафедре, на службе, но и на бальном паркете. Об Игнатьеве-танцоре ходили легенды.

Как лучшего выпускника академии, его послали в заграничную командировку. По возвращении же он окончил офицерскую кавалерийскую школу – снова первым, снова с отличием.

С началом Русско-японской войны Игнатьев отправился туда добровольцем. Впечатления были ужасающими: от некомпетентности и равнодушия высшего начальства, абсолютной нехватки в армии всего – от оружия, продовольствия и биноклей до обыкновенных бинтов. Впервые он видел, как гибнут его соотечественники из-за головотяпства генералов. Возможно, этот позор России, безволие властей предержащих, погубившее армию, и стало толчком к его, по выражению Игнатьева, «собственной революции».