Есть у меня одна юмореска: "Охрана здоровья народного". Вошла она в сборник моих "Сельских усмешек". Высмеиваю я там сельских "наркомздравов", баб-шептух, а высмеивая, даю образцы их "лекарств", их молитв разных от сглаза, от бешенства и от всего такого прочего...

Написал я ту усмешку когда-то и подумал:

"О! Добью я все же эти предрассудки! Пропали теперь бабки Палажки, потому как высмеял я их круто..."

И что бы вы думали?..

Недавно получил я письмо от одного библиотекаря из одного небольшого украинского города.

И пишет он мне о таком происшествии.

Приходит к нему в библиотеку старенькая бабуся и говорит:

-- Дайте мне книжечку Остапа Вишни, ту, что там про баб-шептух написано.

"Удивился я, -- пишет мне библиотекарь, -- что такая древняя старушка и интересуется новой литературой...

-- Зачем вам книжечка, бабуся?

-- Перечитать хочу.

-- Откуда вы знаете, что есть такой писатель и что у него есть такая книжка?

-- Знаю, Дочка моя работает на кирпичном заводе, так она брала у вас ту книжечку и читала дома вслух...

-- Так что, вам так понравилось, что еще раз перечитать хотите?

-- Э, нет! Не то, чтобы она мне понравилась, а там такие хорошие молитвы понаписаны от болезней разных. Как брала дочка книжку, так у меня как раз бешиха была... А там молитва от бешихи такая хорошая! Как помолилась я тогда по той книжечке, сразу отпустило меня! А теперь меня колики донимают, да такие, что ни чихнуть, ни дыхнуть. Так там, говорят, и от коликов есть молитва, дайте, пожалуйста!" . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ну?!

Как вам это нравится?!

Убил, называется, бабку Палажку! Высмеял! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я люблю печать!

Но на этот раз я плюнул и выругался!

Ну разве можно вот так подводить?

1927 ______________________________________________________________________

Обновляются ли?

Часто спрашивают:

-- Правда ли, что иконы обновляются и чудеса разные творят?

А как же! Конечно, правда! Обновляются. И очень даже часто обновляются. Целые церкви обновляются, не то что иконы...

Так вот -- стоит-стоит себе церквушечка -- и ничего, а потом вдруг как сверкнет-блеснет! -- и прямо так и ослепит.

А как же это получается?

Ангел обновляет.

Чаще всего ночью это бывает.

Вот так -- висит себе икона, ангел потихонечку подходит, берет тряпочку, немножечко мела или тертого кирпича и обновляет...

К утру икона -- как новенькая.

Только ангелы-то сами теперь уж не такие, как раньше были. Раньше бывали они молодые, белые, а нынче постарели, бороды у них повыросли. Ангелы теперь либо ктиторами церковными служат, либо попами.

Так что все правда.

И чудеса такие бывают. Бывают, бывают, и не какие-нибудь, а настоящие!

Сам видел одно такое чудо, великое чудо!

Обновилась у одного человека икона.

Не было раньше в его закромах ни крошки.

А вот после "обновления" так и начало зерно в его амбар ломиться, так и полетели к нему паляницы и деньги, что уж и не вмещаются нигде, пришлось батюшке половину отдать!

Разбогатели оба: и батюшка и тот человек...

Разве ж это не чудо? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Так что все это -- истинная правда.

1923 ______________________________________________________________________

Джунгли

Расскажу я вам, товарищи, сон.

А может, и не сон это, да только очень мне хочется, чтобы сон это был. Ну, в общем, пускай будет: снилось мне...

Снилось мне, будто на Харьковщине, верстах в семи от сельского центра, в двадцати -- от районного, верст за сто от окружного центра, среди степи, в ложбинке хуторок притулился -- дворов этак на тридцать.

В степи вьюжно, в степи буран, а в хуторе заметы, в хуторе тоскливо воют собаки и гудит в дымоходе-болдыре нечистая сила.

Проехав верст тридцать, весь в снегу, вымерзлый, с сосульками в носу, с задубелыми от холода пальцами, я как бы всовываюсь в хату к постояльцу того хутора, пятидесятилетнему гражданину УССР, что вместе с вами и со мною переживает тринадцатый год нашей революции социалистической.

Хата. Потом хатка деревянной перегородкой разгорожена на две хатенки.

-- Здравствуйте!

-- Здравствуйте!

-- Ну и метет!

-- Да уж метет!

Разматываюсь и вижу: из второй хатенки в дверном проеме выглядывают десять детских головенок. Я даже разматываться перестал.

-- Что это такое? -- спрашиваю.

-- Это наши дети.

-- Сколько же вам, -- спрашиваю хозяина, -- лет?

-- Пятьдесят восемь.

-- А вам, тетка?

-- Не знаю: то ли сорок, то ли пятьдесят.

У тетки под грудью гражданин месяцев так с пять или шесть.

Сосет что полагается и причмокивает...

Пятидесятивосьмилетний гражданин говорит:

-- Это Алешка, меньшой наш... Шестой ему месяц пошел. А двух дочек уже замуж отдал.

-- Не двух, а трех, -- поправляет тетка.

-- Разве три их?

-- Знамо, три.

-- Скажи на милость, а мне все сдается, что две.

-- Трех выдали, две остались, да такие, что аж плачут -- замуж!

А это все малышня. Вон Ульяна, то Дунька, а там Петро, Роман, Михайло, Митрофан, а это вот Ванька, за ним -- Наталка, а то Галя... А это Алешка.

У Алешки выскользнуло изо рта это самое, и он громко заплакал.

-- Цыть, Алешка, цыть! Да цыть же, говорю! Помер бы ты, что ли!

В болдыре гудит и высвистывает нечистая сила. Десятеро детей кашляют. Кашляют надрывно, взахлеб. Кашляют без передышки.

И в пароксизме кашля надрывного срывается с лежанки босой Ванька (а может, то Михайло, Митрофан, Наталка или Галя) и бежит во двор "до ветра".

-- Да вы что? Так же погибнут дети! Босиком в такую лютую завирюху во двор?!

Мать:

-- Да разве ж то во двор? Оно же только за порог, и назад.

Отец:

-- Да леший их не возьмет! Перекашляются! Соседи и то диву даются: да что за дети, говорят, у Митрофана: и не умирают тебе и не болеют тебе...

-- А в школу ходят?

-- Не! Нема у нас школы.

-- И все неграмотны?

-- Все!

Меня начинает душить кашель.

И тогда под аккомпанемент раздирающего десять глоток кашля мы начинаем разговаривать.

Про все говорили. И про село и про город...

-- Газеты читаете? (Отец умеет читать, когда-то отбывал службу в войске.)

-- Не.

-- А я привез.

Мать:

-- Петр! Смотри, газетка! Вот накуришься!

Отец:

-- Курят уже, сукины сыны!

Рассказываю о городе. Рассказываю обо всем, что в городе.

Мать:

-- А скажите: и фасоля у вас на фунты? И горох?

-- И горох у нас, -- говорю, -- на фунты и фасоль на фунты.

-- О господи! Да разве ж фунтами насытишься?

Тогда мне рассказывают о самом наболевшем: о хлебе.

-- Ежели бы не отбирали!

-- А зачем он вам, коль излишек имеется?

-- А так...

-- Да и не отбирают же, а покупают.

-- Так-то так, да вот...

Укладываемся спать.

Мать:

-- Я б это вас и молочком попотчевала, да высосал клятый теленок. Как на грех и сегодня чисто все высосал и давеча...

Отец:

-- Так смотрят, сукины сыны!

Петро:

-- Привязывал же, да коротко, чтоб ему сдохнуть!

Митрофан:

-- Теленка коротко привязал, а корову -- длинно, вот он и высосал.

Ложимся.

На сон грядущий длинно рассказывает мне хозяин, как украли у него давешним годом десять мешков ("да новых же, новехоньких"), и как все ходили к ворожее, и как она на карты бросала да на зеркале ворожила и сказала: -- И не ходите далече и не шукайте, а смотрите через две хаты.

И как в воду глядела.

После заснули.

Я не спал. Я слушал, как мучились в пароксизмах кашля десятеро неграмотных детей на тринадцатом году революции, и думал о культурной работе. О национально-культурной и интернационально-культурной. И по всем извилинам мозга моего плыла прекрасная фраза прекрасного поэта: