И вряд ли людей можно было осуждать за высказывание неодобрения, поскольку Клавдий многих их коллег приговорил к смерти.

Тацит также замечает, что самые ранние дни нового правления всегда были тревожным временем.

За высказываниями и даже за выражениями лиц ревностно и тщательно следили. Но одно было ко всеобщему удивлению ясно: Агриппина обладала величайшей властью в государстве. Когда командир стражи сделал обычный запрос о пароле, Нерон ответил: «Лучшая из матерей». Как бы то ни было, Агриппина побила все рекорды: была не только дочерью великого полководца, но и сестрой одного императора, женой другого, а теперь еще и матерью третьего.

Восточные монеты изображают Агриппину богиней и матерью бога, и даже официальные монеты Римского государства, которые обычно были более консервативны по своей композиции, теперь открыто провозглашают, в первый и последний раз, что эта женщина, мать императора, обладала большей властью, чем сам император. Люди по всей империи поговаривали более чем откровенно, что настоящей правительницей страны является Агриппина. Ведь эти золотые и серебряные монеты, которые, судя по их надписям, можно отнести к периоду 4-31 декабря 54 года, изображали на одной стороне Агриппину и Нерона с обращенными друг к другу профилями, а на другой стороне демонстрировали имена и титулы Агриппины, а еще одна монета была с изображением Нерона. Но Агриппине посвящен аверс этих монет, кроме изображений, а Нерону – менее знаменательная сторона – реверс. Более того, надписи, относящиеся к Агриппине, сформулированы в именительном падеже, как следовало делать в отношении монархов, а Нерону – в посвятительном дательном падеже. То есть было объявлено, что монеты лишь посвящены Нерону, в то время как принадлежат они Агриппине [6].

Тогда неудивительно, что в первый период правления Нерона именно Агриппина управляла всеми делами империи. Всеми считалось, что она осуществляет контроль над Нероном посредством кровосмесительных отношений. Это было тяжкое обвинение, но это также являлось и повсеместной практикой, и в этом случае слух, по всей вероятности, не расходился с действительностью, особенно если учесть, что и сам Нерон говорил о том же, а вдобавок выражал особую привязанность к девушке, которая была очень похожа на его мать. То, что Агриппина оказалась на вершине власти, не ослабило ее бдительности против каждого возможного соперника. Список убитых представителей римской аристократии становился все длиннее. Одной из ее первых жертв, по слухам, без доведения до сведения императора и без его одобрения, стал Марк Силан, брат того самого Силана, который расстался с жизнью из-за своей помолвки с девушкой, на которой впоследствии женился Нерон – Октавией. Будучи достаточно невинным (его называли «золотой овечкой»), Силан, как и Нерон, был правнуком Августа – из-за этого равенства в родстве он и понес неизбежную расплату. Подобная участь не миновала и всех остальных знатных членов его семейства, как в будущем, так и в прошлом. Эта участь ожидала всех, кто имел столь же опасные связи или нечто похожее. К тому времени, когда правление Нерона достигло двенадцатилетнего срока, он остался единственным выжившим потомком Августа. Тацит перечисляет судьбы всех остальных с мельчайшими и отвратительнейшими подробностями и возмущением. Но сентиментальные рассказы были побочным продуктом имперской системы. На этом этапе истории империи режим никогда не чувствовал себя в безопасности, пока живы были другие потомки Августа, – особенно потому, что сам Нерон не был чистых императорских кровей. Вот почему остальные члены семейства Силан были высланы [7]

или подвергнуты жестокой смерти в 64-м и 65 годах, а другие, связанные с семейством императора родственными связями посредством брака, Фаустус Сулла и Рубеллий Плавт, были высланы в 58-м и 60 годах и оба убиты в 62 году. Насколько нам известно, не сочли необходимым даже выдвинуть против них какое-либо обвинение. Какие бы слои населения ни находили правление Нерона удовлетворительным (а таких было немало), эти представители аристократии с примесью крови цезарей в своих венах не были в их числе. И конечно, никто из них не пережил его.

Сам же Нерон вскоре начал получать огромное удовольствие от своего положения императора. Прежде всего оно давало ему неограниченные возможности удовлетворять свои высокоразвитые и довольно разнообразные сексуальные вкусы. Его собственные взгляды, дошедшие до нас по этому предмету, имеют важное значение.

«От некоторых я слышал, – сообщает Светоний, – будто он твердо был убежден, что нет на свете человека целомудренного и хоть в чем-нибудь чистого и что люди лишь таят и ловко скрывают свои пороки; поэтому тем, кто признавался ему в разврате, он прощал и остальные грехи» (Светоний. Нерон, 29).

Такой вседозволяющий подход был модным в сообразительных римских кругах, и было модным смотреть на всех лишенным иллюзий взглядом. Это было чрезвычайно заметно по фривольной прозе и стихам современного романа «Сатирикон», написанного другом Нерона Петронием. Он также явно виден и в некоторых восхитительных скульптурах того времени. В Помпеях, например, Цецилий Юкундус показан лукавым и вульгарным, лопоухим, в морщинах и бородавках. В том же духе греческий поэт Луцилий, получавший соответствующие субсидии от Нерона, развивал новые идеи, придавая своим эпиграммам финальный кульминационный пункт, касающиеся личных особенностей людей, что позднее было введено в латынь Марциалом.

Что же касается Петрония, то он останавливал особо пристальное внимание на сексуальной, жизни людей. Как и Нерон, он считал, что людьми движет сексуальное влечение и если кто-то говорит, что не получает от секса удовольствия, то он говорит чепуху.

Петроний придумал невероятное количество извращенных вариантов сексуальной активности. Его можно идентифицировать с человеком по имени Тит Петроний Нигер, который добился консульства спустя восемь лет после восшествия Нерона на престол и оставил о себе память в надписях, обнаруженных в 1946 году.

Петроний становится одним из самых близких друзей Нерона, и «Сатирикон», опубликованный после 60 года, задавал тон обществу времен Нерона. Это блестящий, многогранный труд, но основной его темой было многостороннее исследование сексуальности. Книга пародирует традиционные темы гнева богов, и одним из главных персонажей является бог плодородия Приап, которого ваятели всегда изображали с полной эрекцией. Критики со склонностью к психоанализу считали Петрония первым писателем, который был убежденным вуайеристом. Когда, в конце концов, он впал в немилость и был вынужден покончить жизнь самоубийством, он послал Нерону подробный отчет обо всех особого рода сексуальных похождениях, в которых он, император, принимал участие, и привел имена всех его партнеров.

Это наверняка будет особенное чтение, поскольку, судя по всему, вкусы Нерона в этом отношении были очень изощренными. Верно, что обвинения в сексуальных извращениях были в то время обычным содержанием сплетен, и они особенно прежде всего касались императорского двора, который был привлекательной загадкой для внешнего мира. Более того, скандалы такого рода фокусировались вокруг юного императора, поскольку очень скоро всем стало ясно, что он не проявляет интереса к своей жене Октавии, которой исполнилось всего четырнадцать лет, когда он взошел на трон. Тем не менее рассказы о сексуальном поведении Нерона были столь настойчивы, что наверняка в них есть доля правды. Его привязанности были также на удивление разнообразны. Он якобы ложился в кровать не со своей женой, а со своей матерью, и с мальчиками моложе себя, и с более зрелыми мужчинами; и к тому же не только с рабами, что было несколько менее унизительно, но и со свободнорожденными гражданами. Говорили, что он также участвовал в брачной церемонии с одним из своих греков-министров, имя которого было то ли Дорифор, то ли Пифагор, – возможно, путаница происходит оттого, что существовал виночерпий с одним из этих имен. Тацит мрачно замечает по поводу транссексуальных аспектов этого дела: «…на императоре было огненно-красное брачное покрывало, присутствовали присланные женихом распорядители; тут можно было увидеть приданое, брачное ложе, свадебные факелы, наконец, все, что прикрывает ночная тьма в любовных утехах с женщиной» (Тацит. Анналы, XV, 37, 9).