— Погоди, — крикнул адвокат, — погоди. Давай лучше сядем, выпьем и немного подумаем. Юрий Михайлович, войди в мое положение, войди, — и адвокат толстым указательным пальцем стал тыкать себя в солнечное сплетение. — Судье надо дать, и еще кучу денег следует раздать. Одна охрана в СИЗО за передачу записок сколько берет. Мне тогда вообще ничего не остается, а я на это дело полгода убил. Представляешь, полгода каждый день со всеми этими уродами общался. Они же говорить нормально не умеют, ты же знаешь этот контингент — пальцы веером и в глаза наколками тычут: «Ты, адвокат, давай, давай работай. Мы тебе платим, мы тебя наняли, и крутись».

— Это твои проблемы, Борис, я тебя не назначал адвокатом. Ты себе профессию выбрал сам, вот и отвечай за свои дела. Я скромно устроился — прокурором.

— Так я и отвечаю за дело, я и хочу с тобой договориться.

Прошкин тоже понял, что сорок тысяч в данной ситуации он не вырвет из цепких лап адвоката, тот, еще немного, — и начнет биться головой о стену.

— Сколько ты получишь?

— Да нисколько я не получу, нисколько! Если бы я занимался чем-нибудь другим, у меня и без этого Свиридова куча дел, я бы уже в золоте купался.

— Ну так плюнь, отступись.

— Как плюнь? Бросить дело перед самым судом? Да ты что, Юрий Михайлович! Убьют!

— Ладно, уговорил. Тридцать пять.

— Тогда по рукам, — два юриста ударили по рукам, затем сели рядом, как два школьника, и стали листать пухлый том уголовного дела.

И у прокурора даже не возникло вопроса, каким образом уголовное дело оказалось в квартире у адвоката, кто выдал его и как его смогли вынести. Но у каждой профессии есть свои секреты, которые не выдаются. Они сидели, просматривая страницу за страницей, обменивались короткими профессиональными репликами, иногда спорили. Адвокат начинал размахивать руками, брызгать слюной, а Юрий Михайлович Прошкин говорил кратко и называл, как правило, лишь параграфы и номера статей Уголовного кодекса, всевозможные приложения, а также названия всевозможных актов, дополнений к кодексу.

Постепенно, пункт за пунктом, они проиграли все дело от начала до конца. Адвокат рассказал о том, как он будет защищать Павла Ивановича Свиридова, одного из основных в балашихинской группировке, а прокурор объяснял, какие обвинительные статьи будет выдвигать. Иногда они согласовывали ту или иную статью, тот или иной пункт и соглашались. И тогда адвокат принимал сторону прокурора или прокурор сторону защиты.

В общем, через два с половиной часа дело было закончено. Весь процесс почти в мельчайших подробностях был оговорен. Названы имена и фамилии свидетелей как со стороны обвинения, так и со стороны защиты. Папка была закрыта, последняя страница перевернута.

— Сколько получит судья? — усталым голосом произнес прокурор.

— А ты как думаешь, сколько ему дать? Гнусный мужик, я тебе скажу, лучше бы ему вообще не давать, ненадежный он.

— А кто тогда даст? — задал следующий вопрос прокурор.

— Думаю, не ты и не я. Есть человек, двоюродный брат судьи, — и Борис Борисович быстро рассказал о родственной цепи, по которой десять тысяч долларов попадут в карман к судье. — И знаешь, что надо будет сделать потом…

— Естественно, знаю, — сказал Прошкин.

— Да, мой подзащитный подаст апелляцию в следующую инстанцию.

— Правильное дело. Но там тоже берут.

— Там вроде все уже схвачено, — признался адвокат, — но они об этом пока ничего не знают. Ну что, теперь закусим?

— Теперь можно и поужинать, — сказал Прошкин, легко поднимаясь с мягкого кожаного кресла.

— Послушай, ты смотришь телевизор? — вдруг спросил адвокат, разливая по рюмкам водку.

— Смотрю, разумеется. А что ты имеешь в виду, надеюсь, не «Санта-Барбару»?

— Какую Барбару, бывшего генерального видал, как прижали? Я его рожу когда увидел, мне аж не по себе стало. Как ты думаешь, сдаст? — спросил адвокат у Юрия Михайловича.

Тот пожал плечами, пространно улыбнулся:

— Нет, не сдаст.

— Тогда какого черта его держат?

— А он просто-напросто всем надоел, — признался Прошкин, — душу на нем отводят.

— И у нас он всем надоел, лез не в свои дела, все хотел под себя подгрести, вот и подгреб. Ну, давай за нашего клиента.

— Давай выпьем за эту мразь.

— Если бы не эта мразь, Юрий Михайлович, где бы мы с тобой были? Ты вот на чем ездишь?

— А то ты не знаешь — на сто двадцать четвертом «мерседесе».

— Ты его в прошлом году купил?

— Да, в прошлом.

— А до этого на чем ездил?

— До этого на «вольво».

— А я, знаешь ли, Юрий Михайлович…

— Знаю, ездишь на «шевроле».

— Вот видишь! А десять лет назад, представь себе, на чем бы мы ездили? Ты на задрипанных «Жигулях», а я на засранном «Москвиче».

— Думаю, ты ездил бы на «Волге», — сощурив глаза, сказал прокурор.

— Навряд ли, навряд ли, — еще раз повторил Борис Борисович, накалывая на серебряную вилку золотистый ломтик осетрины и неторопливо отправляя его в рот. — Деньги бы на нее были, но купить не решился бы.

— Да, иные времена, иные нравы.

— Хорошие времена, только опасные.

— Надо быть осторожным, осмотрительным и неторопливым.

— Вот здесь, Юрий Михайлович, я с тобой не согласен, в нашем деле следует торопиться.

— Нет, Боря, не надо хватать все подряд, все, что плывет мимо, можешь и на блесну напороться.

— На блесну? Ты это о чем?

— О жизни, дорогой, о жизни. Лучше сидеть тихо, как говорится, в полводы, как щука, и следить, чтобы карась не дремал. И хватать только верную добычу, надежную.

И кусок хватать по зубам — так, чтобы поперек горла не стал, такой, какой или проглотить можешь, или, в крайнем случае, вовремя выплюнуть. А иначе — смерть. Кстати, это я тебе о бывшем генеральном говорю, он ведь кусок не по зубам хватанул, неосмотрительно жил, слишком смелым был, считал себя важной персоной, шестым человеком в государстве. Он однажды в компании ляпнул, кто вы, дескать, такие, вот я — шестой человек в государстве.

Представляешь, шестой человек в России? Где сейчас этот шестой человек?

— По иерархии вроде бы правильно, — заметил адвокат, — его должность как бы шестая.

— Да ну, брось ты! Его должность вообще никакая.

А вот мы с тобой живем правильно, не суетимся, обо всем договариваемся, и поэтому мы здесь, а он в Лефортово, в одиночке сидит. А мы за твоим столом осетринку лопаем. Так что мы правильно живем, и доказательство нашей правоты в том, что мы свободны, а он за решеткой, за железной дверью. Правильно я, Боря, говорю?

— Ты, как всегда, Юрий Михайлович, прав.

— Так, может, все-таки сорок? — захмелев, спросил Юрий Михайлович.

— Нет, что ты, что ты, брось! Мы же обо всем договорились, точки расставили. Если, конечно, они заплатят потом и премию, я тебя не забуду, половина пойдет тебе.

— Если заплатят, ты же не скажешь, я тебя не первый год знаю.

— Я не скажу? — и Борис Борисович расхохотался, да так сильно, что толкнул животом стол и две рюмки на высоких тонких ножках упали и звонко ударились друг о дружку. — Конечно не скажу, если сам не спросишь.

Прошкин бережно поставил рюмки на белоснежную скатерть.

— Не надо так смеяться, ведь дело еще не сделано, а хорошо смеется тот, кто смеется последним.

— Ой, все будет хорошо, — благодушно махнул пухлой ладонью адвокат, — я же тебя знаю, ты не обманешь.

Серо-зеленые глаза прокурора блеснули, и в этом блеске было что-то зловещее. Борису Борисовичу стало не по себе, и он тут же поспешил наполнить рюмки водкой. А когда выпил, весело и бесшабашно, пряча страх за улыбку, произнес:

— А может, в баньку к девочкам, Юрий Михайлович, а?

— К девочкам, говоришь?

— Да. Там такие девчонки — закачаешься! Ноги от ушей растут, безотказные, как твой «мерседес». Нажимаешь, а она едет.

— Надо подумать, — Юрий Михайлович взглянул на циферблат своих часов. — Может быть… — сказал он. — Чекан приглашает?

— Он самый.