Аренда, правда, не давала права вырубки больших, крепких деревьев. Арендатор мог использовать только упавшие стволы и молодую поросль, поэтому немолодые лесорубы вполне были отцу по карману, да и с такой работенкой вполне справились бы, молодым, да сильным платить пришлось бы куда больше.
Он нашел двух пожилых тощих лесорубов, накачал их элем и привез домой, уложив на дно повозки. Там же на ярмарке он нашел мою дорогую Транко, она грустно стояла в сторонке с младенцем на руках. Ее муж - пивовар из Абингдона недавно умер от чумы, в тот год бушевавшей в городе. Когда выплатили его долги, у Транко ничего не осталось, и ей пришлось отправиться назад, в родные места. Она плохо управлялась с иглой и шваброй, и ее послали на ярмарку, чтобы она нанялась кормилицей в богатую семью, потому что у нее хватило бы молока и на двоих. Отец мой решил, что девушка она здоровая и честная, нанял ее и посадил в повозку вместе с лесорубами. Там еще были две индейки и петух, пятнистый поросенок, дюжина молодых уток, все это отец купил на ярмарке. Я помню, как он, слегка навеселе, приехал поздно вечером домой. Он кричал и клялся, что купил на ярмарке, что душе угодно - от уток и индеек до молодых нимф и старых сатиров.
Вскоре ребенок Транко умер от коклюша, и она сильно привязалась ко мне и полюбила меня даже больше, чем своего молочного сына Джорджа. Как-то раз случилось, что другая горничная пожаловалась моей матери, что Транко украла ленточку, и моя мать решила как следует выпороть Транко, а я за нее заступилась. Я говорила, что она всегда хорошо себя ведет и ничего не могла украсть. А у Агнес, той горничной, которая ее обвинила, у самой рыльце в пушку. Вскоре действительно невиновность Транко подтвердилась, и ей доверили кладовые и даже винокурню, ей стали платить три фунта в год, потому что она умела прекрасно готовить разные настойки из диких трав и садовых цветов, воду из улиток от туберкулеза и лихорадки, настой против ядов, приготовленный из печени и сердца гадюки, а также весьма популярный в то время состав из алоэ, меда и корицы, изгоняющий холеру из желудка; настойка митридата против яда, депрессии и меланхолии и волшебную воду из гвоздики, кардамона, мускатного ореха, имбиря и вина и тому подобные целебные настойки и отвары.
Транко разбиралась в них не хуже любого аптекаря. Кроме того, она отвечала за серебро, вся посуда у нее блестела, была на месте. Я делилась с Транко, доверяла ей больше, чем кому-либо из нашей семьи (мой брат Джеймс, правда, был исключением).
Именно Транко разбудила меня утром после праздника и сказала, что давно пора вставать, ведь наступил рабочий день. Зара уже давно поднялась, и моей матери не хватало меня за завтраком, и она была раздраженной и сердитой. Транко стала меня расспрашивать:
- Ну, моя милая леди, неужели ни один джентльмен вчера не предложил вам руку и сердце? Неужели никто не попросил позволения поговорить с вашим отцом?
Я нехотя ответила:
- Один попытался разведать, как обстоят дела, но, милая Транко, он совсем неподходящий для меня! А ты мне обещала, что за мной будут ухаживать, по крайней мере, четверо…
- Юная леди, кто же для вас подходящий? - не побоялась спросить Транко.
- Транко, у меня болит голова. Прошу тебя, не приставай. У меня голова страшно кружится.
Она извинилась и принесла мне наливку из красной смородины, разогревшую мой желудок. Еще она подала мне белый хлеб и немного творогу. Мне полегчало, даже удалось натянуть шерстяное рабочее платье и старые башмаки и медленно спуститься вниз по лестнице.
В доме уже подмели и начали наводить порядок. На диване, где спали пьяные юноши, теперь лежал один. Он выглядел весьма глупо в наряде Геркулеса, состоявшем из лосин телесного цвета и тесно прилегавшей куртки. Сверху была накинута шкура льва, застегнутая на плече на медную пуговицу. Я выглянула в окно и увидела телегу с дровами. Она была без рождественской зелени, только в одно колесо запуталась веточка плюща, и ее позабыли отцепить.
- А вот и Мэри проказница наконец спустилась! - крикнула мне мать из кладовки. - Мне сегодня утром нужны были помощники, но оказалось, что есть только две руки, да и то мои. Отправляйся сразу на птичий двор, как бы цыплята и куры не сдохли от голода. Через неделю мы их начнем резать, и если они не будут жирными, проказница, тебе известно, кому за это попадет.
Я вышла во двор, там спиной ко мне стоял отец, сокрушенно разглядывая провалившуюся крышу сарая. Он говорил управляющему:
- Теперь от нее немного прока, придется сделать из нее соломенный настил на том огороде, что за вишневым садом, а то гуси все там истоптали.
У меня так болела голова, что я молча прошла мимо отца.
В курятнике насест был перегорожен, птицы сидели по одиночке, особенно не развернешься, помет удаляли из клеток через отверстие сзади. В каждом отсеке стояли миски для питья и пищи. Я обычно кормила их распаренным ячменем. Иногда его парили в воде, а иногда в молоке или даже в эле. Сегодня я смешала ячмень с небольшим количеством фруктового сахара. В поилку налила крепкий эль, чтобы куры захмелели и не суетились, потому что когда они мечутся, они теряют в весе. На ночь им поставят свежую воду. В курятнике всю ночь горела свечка, чтобы куры не засыпали, после эля они будут очень много пить, а потом - много есть, потому что вода промывала им желудок. При таком режиме за две недели они расплываются, как на дрожжах. Цыплята сидели по шесть штук в каждой клетке, у них была другая диета: для них варили в молоке рис, каша была настолько густой, что в ней могла стоять ложка, подслащенная сахаром для готовки по шесть пенсов за фунт. Я давала им такую кашу две недели, добавляя в нее немного отрубей, чтобы зоб оставался чистым. После этого их мясо станет белым и приятным на вкус. Затем пять дней я им давала сухой изюм, размолотый в ступе и смешанный с молоком и крошками сухого хлеба. Цыплята также не спали ночью из-за свечей, не переставая клевали изюм. Когда они становились очень жирными, их отправляли на кухню, потому что если прозевать, они могут потерять аппетит и погибнуть. Но забитые в нужное время, они были невероятно вкусны, особенно если их готовить фрикасе: жарить в масле с белым вином и с разными травами и цикорием. Сейчас шел второй день диеты из изюма, они стали уже с дрозда и такими жирными, что не могли удержаться на ногах и ползли к кормушке на брюхе.
Когда я пришла в курятник, свеча уже догорела, и перед птицами стояли миски с ячменем, а поилки были наполнены элем, они жадно клевали и пили. В кормушки молодых цыплят был насыпан изюм. Это все Транко сделала, надо будет поблагодарить ее. Я вернулась в дом через дверь, что рядом с кладовкой, надеялась найти там Транко, но ее там не было, и я пошла искать ее на кухню.
На кухне стоял чад от вяленной рыбы и чеснока, которые жарили на сковороде, у меня снова закружилась голова, будто я долго крутилась на каруселях, у меня ноги подкосились, я дважды чихнула. Повар со своими помощницами вскинули руки долу и воскликнули хором:
- Господи помилуй, молодая госпожа!
И тут меня вырвало наливкой из красной смородины, хлебом и творогом. Что поднялось на кухне! Помощница повара метнулась мимо меня во двор. Повар в засаленном фартуке бросился на колени и начал лихорадочно молиться. Я чувствовала себя полной дурой, хотела было уйти, повернулась к двери и рухнула на пол.
За год до моего рождения в стране свирепствовала чума, тогда в одном только Лондоне умерло более тридцати тысяч людей. Затем чума вернулась четыре года назад, и уже унесла девяносто человек в Абингтоне, что в нескольких милях к югу. Оксфорд с окрестностями считался местом благоприятным для здоровья, тут меньше страдали от чумы, чем в других городах, но все ее страшно боялись.
В этом году чума снова появилась в Лондоне, с нами справляли Рождество два брата моей матери Арчдейл из Уитли, они прибыли из Мургейта, церковного прихода Лондона, где были зарегистрированы случаи чумы. Один из них, дядюшка Киприан, заболел и его отвезли в карете к нему домой в Уитли, чтобы он не мешал нашему веселью. Можете себе представить, какой переполох поднялся в доме, когда я начала чихать, а потом упала в обморок на кухне! Тут повар припомнил, что намедни я просила у него распаренных фиников, чтобы приложить к опухоли под рукой. Все были абсолютно уверены, что у меня началась чума.