Я плачу за проезд и, только когда автобус трогается, могу хоть чуть-чуть расслабиться. Когда я усаживаюсь, автобус тормозит, и я вижу в окно, как агент Вэйд, вытянувшись по стойке смирно, отдает мне честь. Сам не зная почему, я делаю то же самое.

— Вы меня знаете — я человек семейный. Ну очень семейный. Дайте мне срубить головы целой семье, и счастья у меня будут просто полные штаны, — эта фраза Берта Ланкастера вызывает настоящий взрыв хохота. Он выглядит очень довольным, и я знаю, что он наверняка несколько часов репетировал перед зеркалом. Должен признать, что у него потрясающее чувство времени, стиль безупречен, и выступает он просто как настоящий актер.

Обводя взглядом «Бар энд грилл», я замечаю, что у студентов — у ботаников — одного человека не хватает. Раньше их было пятеро, а теперь осталось только четверо.

— Я влез в этот дом и быстро выяснил, что ихний папаша, ну, муж то есть, был из тех, кого называют «мастер на все руки». Во всем доме, наверное, не было ни одной вещи, которую бы он не сделал сам. Даже на стиральной машине как будто клеймо стояло: «Сделано идиотом».

Против собственной воли я смеюсь. Даже я должен признать, что Берт в отличной форме. Чувствуется, что нас ждет отличная история.

Уильям Холден сидит справа от меня. Он предлагает мне сигарету, и я зажигаю ее своей серебряной зажигалочкой. Напоминание, которое я постоянно ношу с собой. Я курю только на собраниях, и это исключительно потому, что — к моему удивлению — выяснилось, что все скиллеры курят. Не спрашивайте меня почему, просто это так и есть.

Уильям понимающе улыбается мне.

— Кажется, будет неплохо.

— Готов спорить. — Мы обмениваемся полными оптимизма взглядами, и я затягиваюсь.

— Вот я и подумал, как лучше всего убить мастера на все руки? — Берт тянет, хочет нас помучить. Чак Норрис подает голос.

— Заставить его построить гильотину! — Мы смеемся. Все любят Чака, и, если бы у нас появилась возможность на денек стать кем угодно, думаю, все бы выбрали Чака Норриса.

Берт дает всем успокоиться, значительно кивает, а потом снова начинает тянуть, заставляя нас всех жадно прислушиваться к его тихому голосу.

— Я решил воспользоваться его «Блэк энд Дэкером» из гаража. Но потом я заметил, что на стене над ним висит кое-что еще. Это была пила, и выглядела она просто отлично. Ничем не замутненная отполированная красота — я сразу же понял, что просто должен использовать этот… э-э… этот дивный инструмент, просто блестящий инструмент.

Я тихим шепотом обращаюсь к Уильяму:

— Написал новый роман?

Уильям хмурится и смотрит исподлобья.

— Я не пишу романы. Это произведения, основанные на фактах. — Я это знаю, просто мне хочется немного подразнить Уильяма. Он миллион раз давал этот ответ на тот же самый вопрос, и я был уверен, что это его ужасно раздражает. До сих пор я задавал ему этот вопрос на каждом собрании. Иногда дважды, если притворялся пьяным.

— Я купил еще два твоих романа. Классное чтиво.

Он мрачно глядит на меня, и я делаю вид, что понял свою ошибку.

— Прости, два других произведения.

Уильям такой же эгоист, как и все мы, и разговоры о его трудах на время отвлекают его от блестящего рассказа Берта. Краем глаза я успеваю заметить, что Бетти Грэбл просто бьется в истерике, и про себя замечаю, что она любит смеяться, как все люди.

— Кстати, у меня родилась отличная идея для романа, — шепчет Уильям, усаживаясь на любимого конька.

— Ух ты, — я делаю вид, что восхищен. — И что за идея?

— Роман будет наполовину автобиографическим. О моем детстве. Ну, точнее говоря, о моей матери.

Мне сразу хочется забыть о нашем разговоре. Теперь он меня раздражает.

— Ты уже придумал, как его назовешь? — Могу себе представить. МОЯ СУКА-МАМАША. Огромными, кроваво-красными буквами.

— Мамочка. Хочу, чтобы заглавие было простым и милым. И оно говорит все, что мне нужно. — Уильям выпускает струю дыма, и я замечаю, что Джеймс Мейсон вдыхает его и сразу же тянется за своими суперникотиновыми сигаретами без фильтра. Я поворачиваюсь, чтобы слушать дальше историю Берта, стараясь дать понять Уильяму, что наша с ним короткая беседа окончена.

— И вот стою я, стало быть, с его драгоценной пилой в одной руке и с его драгоценной головой в другой. Смотрю на его белую как мел жену, и все, что я могу из себя выдавить, это: «Обратитесь в какой-нибудь гипермаркет. Там вы найдете все, что вам может понадобиться». — Клуб взрывается смехом, Берт присоединяется к общему веселью. Бетти снимает очки, вытирает глаза уголком скатерти и кажется мне в этот момент совершенно пленительной.

— Моя мать была жестокой дрянью. — Уильям, несмотря на то что все хохочут до хрипоты, все еще погружен в себя, и я уже жалею, что заговорил с ним. Я поворачиваюсь к нему, слегка киваю, но на самом деле пытаюсь сосредоточиться на истории Берта. Историю Уильяма я уже знаю. — Это начиналось в те вечера, когда меня купали. Было мне около восьми…

Примерно через полчаса, пропустив большую часть неожиданно смешной истории Берта, я смотрю на Уильяма и говорю ему, что мне надо отлить. Он беспрерывно бубнил мне на ухо о своей подгнившей мамаше. Если так пойдет и дальше, роман мне будет читать ни к чему — похоже, это очередная документальная история, основанная только на фактах.

В туалете я не писаю, пока все оттуда не выкатились. Я хочу, но не могу — просто не могу, когда вокруг меня снуют люди. Я стараюсь думать о множестве всяких вещей, чтобы отвлечься — для защитника-строителя есть немало применений, — но чуть только я обнаруживаю чье-то присутствие, пусть даже лишь тень проскальзывает у меня за спиной, мой мочевой пузырь просто сжимается. Но вот наконец туалет опустел, и я могу пустить струю. И именно в этот момент дверь распахивается и входит Тони Кертис, одновременно рыгая и посмеиваясь про себя. Этот ублюдок подходит и становится около меня — черт, у меня же грыжа будет, если я не отолью.

— Ох уж этот Берт… Черт, умеет парень истории рассказывать. Никогда не думал, что обезглавливание может быть таким смешным.

— Полностью согласен. Это было… э-э… очень забавно.

— У меня кишки болят.

Тони продолжает самое долгое мочеиспускание в истории человечества и обращается ко мне:

— Этот Берт — парень класса А.

Я пытаюсь обернуться к Тони, чтобы казалось, что мы с ним лучшие друзья и писали вместе всю нашу жизнь.

— Точно. Двойной класс А.

Я стою там и думаю, что во всем этом виноват Уильям. Тем, что острая боль пронзает мою поясницу, я обязан Уильяму. Я встряхиваюсь, потом застегиваю молнию, притворяясь, что закончил отливать. И киваю Тони.

— Ему нужно вести собственную программу на телевидении, — смеюсь я и, прихрамывая, направляюсь к раковине. Я горько раскаиваюсь, что повернул кран, чтобы помыть руки, потому что это тут же отзывается болью в моем переполненном мочевом пузыре. Но у меня все равно нет другого выхода, потому что Тони убивает людей из-за недостаточной любви к чистоте и хорошим манерам. Разумно забывая о том, что сам не может сказать ни слова, не рыгнув в лицо собеседнику.

— Шоу без головы, — изрыгает Тони.

Несколько позже я делаю вид, будто чем-то отравился, что не удивляет никого, кто когда-либо имел сомнительное удовольствие обедать в этом заведении. Таким образом, я покидаю бар раньше всех остальных, и никто не видит, как я влезаю в багажник машины Уильяма, обнаружив.

что он, к счастью, не так набит, как я опасался, — для меня места вполне хватает. Правда, пахнет он так, словно там живет кошка. Уже за полночь, и полная луна пытается пробиться сквозь клубящиеся тучи над головой. Если Уильям и увидит восход, то только в тот момент, когда я залью ему в глотку масло и подожгу. Уильям сделал нечто похожее с девятью людьми и тремя собаками-поводырями. Пресса назвала его «сверхновым убийцей», и телевизионный психиатр очень долго рассуждал о религиозном фанатизме и огне, очищающем душу. А лично я считаю, что Уильям просто охрененно загорелый пироман. Два его опубликованных справочника являются, по сути дела, одной книгой, написанной в разных стилях. Первый является тщательно замаскированным отрицанием Бога под видом изучения животворной силы солнца. Второй также является замаскированным отрицанием Бога, но описывает пещерные рисунки, на которых здоровенные человекообразные обезьяны поклоняются солнцу. С точки зрения Уильяма, солнце есть Бог и Бог есть солнце. Его третий труд так и не был опубликован. Возможно, из-за обвинений в автоплагиате.