Генерал Барри сделал за свою жизнь много тысяч блестящих операций, и когда ему было уже далеко за семьдесят, костлявая пришла за ним.

«Хватит, — сказала ему Смерть, — ты полвека воевал со мной, но все твои труды напрасны. Ты только на время отвоевывал у меня людей, в конце концов я забирала их себе. Теперь настал и твой черед. Как видишь, ты прожил жизнь напрасно. Невозможно победить Смерть, так же как невозможно женщине превратиться в мужчину».

«Нет, — воскликнул генерал, — я прожил жизнь не зря! Я сделал все, что мог, чтобы победить тебя, проклятая, чтобы люди радовались жизни, солнцу, свету. Я продлил жизнь людям на многие сотни лет. На мое место придут другие, которые сумеют продлить жизнь каждому на столетие, и не ты, а они будут определять, сколько человеку положено жить на земле…»

Смерть схватила ледяной рукой сердце генерала и сжала его. Сердце остановилось…

Доктор Чарльз выбил щелчком сигарету из пачки, чиркнул зажигалку, затянулся и, словно забыв, о чем он говорил, внимательно следил за голубыми кольцами дыма.

— Это все? — разочарованно спросила Антошка.

— Ах да… — спохватился доктор. — Я забыл сказать главное. Когда Смерть завладела сердцем старого генерала, она вдруг увидела, что перед ней лежала женщина.

— Генерал превратился после смерти в женщину? — удивилась Антошка.

— Нет, девочка, знаменитый английский хирург генерал Барри всегда был женщиной… Я часто думаю, зачем понадобилось молодой, знатной девушке отказаться от своей счастливой доли, надеть мужской костюм и отдать свою жизнь другим людям, лишить себя всех земных радостей? Ради чего? Ведь конец все равно один: смерть.

— А по-моему, эта женщина совершила подвиг, — горячо возразила Антошка.

— Да, она победила не только смерть, но и предрассудки, — добавила мать.

Пять томительных дней провели на рейде, в тумане и какой-то оглушительной тишине. Антошка как неприкаянная бродила по палубе в обществе Пикквика. Он уже не хотел сидеть за пазухой у хозяйки, просился побегать, а Антошка боялась его отпустить, чтобы он не провалился в какой-нибудь люк или не упал за борт. Он уже хорошо отличал варежку от мячика, который Антошка смастерила ему из носового платка. Пикквик стал любимцем всей команды. Матросы, завидев его, расплывались от удовольствия в улыбке и кричали: «Мистер Пикквик, вайешка, мистер Пикквик, мьяч». А однажды к Антошке подошел молодой матрос и, откозыряв, вручил ей ошейник и поводок, искусно сплетенные из рассученного манильского троса. Девочка долго трясла руку матросу и высказала ему все слова благодарности, которые только знала. Теперь проблема прогулок с Пикквиком была решена. Правда, щенок крутил головой, старался схватить зубами ненавистный ошейник, сдирал его с шеи передними лапами, но потом смирился и, когда Антошка говорила ему: «Мистер Пикквик, давайте одеваться», сам тащил ошейник и совал его Антошке. Понимал, что это означает гулять.

На пароходе шла все время работа. Матросы закрашивали серой масляной краской медные ручки, рамы, поручни, блестящие металлические заклепки, чтобы в лучах солнца или луны не блеснула медь, не выдала противнику корабль в море. Крепили шлюпки, грузы на палубе, свертывали канаты.

Когда ненадолго прояснялось, было видно, что на рейде с каждым днем становилось все больше кораблей. Все транспортные и военные корабли выкрашены в стальной цвет с темными волнистыми разводами. Над рейдом колыхались связки длинных серых колбас — баллонов воздушного заграждения.

На рейде сновали катера, доставляя на корабли и увозя на берег представителей военных и портовых властей. Советский консул тоже приехал проводить дипломатических курьеров.

Командир миноносца мистер Паррот лично встретил пассажиров, причаливших к миноносцу на катере, проводил их в отведенную для них каюту, которая была расположена рядом с командирской.

— Надеюсь, вам будет здесь удобно, — сказал Паррот.

Алексей Антонович по-хозяйски проверил, исправны ли крышки иллюминаторов, как работают вентилятор, освещение, умывальник.

— Большое спасибо. Все отлично, мы прекрасно здесь разместимся и хорошо отдохнем.

— О, тревожить мы вас не будем, — понимающе сказал Паррот. — Через полчаса мы снимаемся с якоря. — Командир миноносца откозырял и вышел.

— Ну что ж, — предложил консул, — располагайтесь. Моя жена просила передать вам пирожки, сама пекла. — Он положил на стол большую коробку.

— Спасибо, спасибо. Присядем по русскому обычаю, — предложил Алексей Антонович.

Все трое сели, помолчали… Консул по-братски обнял обоих.

— В добрый путь! Будем с нетерпением ждать телеграммы о вашем благополучном прибытии на Родину. Привет Москве.

Консул ушел. Алексей Антонович со своим помощником принялись устраиваться в своем новом обиталище. Разместили тяжелый багаж, прикрепили его ремнями к ножкам койки, чтобы во время шторма мешки не метались по каюте. Большие дипкурьерские сумки, опечатанные тоненькими сургучными печатями, положили возле себя.

Предстояло многодневное плавание и вместе с тем большая работа.

Алексей Антонович третий десяток лет возил по всему свету дипломатическую почту и уже давно обучал молодых. Василий Сергеевич ехал с ним первый раз и держал экзамен на почетное звание дипломатического курьера.

Алексей Антонович в прошлом, сорок третьем году справил свое пятидесятилетие, вернее, не справил, а вечером, когда они подходили на пароходе к Сан-Франциско, вспомнил, что ему пятьдесят. Василий Сергеевич был на целых двадцать лет моложе. Это были люди двух поколений. Один хорошо помнил старую Россию, успел послужить в царской армии и отсидеть год в тюрьме за большевистскую пропаганду в царских войсках, в октябре семнадцатого года был самокатчиком Смольного. Может, тогда он и начал свою дипкурьерскую службу. Василий Сергеевич не помнил ни жандармов, ни империалистической войны, в тридцатые годы вступил в комсомол, учился в педагогическом институте, был заядлым спортсменом, стал дипкурьером. Алексей Антонович был нетороплив и точен. Сухощавый, высокий, подтянутый, он не любил лишнего слова, лишнего жеста, улыбка на его лице расцветала медленно и ярко разгоралась, словно освещая все вокруг. Он всю жизнь учился; сейчас изучал итальянский, пятый по счету, язык, изучал упорно, и каждое новое слово навсегда отпечатывалось в его памяти. Он знал наизусть сотни стихотворений, говорил, что таким образом он тренирует память, но когда читал их глуховатым голосом, было понятно, что не только для тренировки памяти увлекается он поэзией.

— Имей в виду, — сказал Алексей Антонович, выкладывая из чемодана пачку книг по географии и истории африканских стран, — у нас в будущем месяце семинар по международному положению, и эти книжицы мы должны с тобой одолеть.

Алексей Антонович определил точный распорядок дня. Спать будут по очереди: один спит, другой работает. Время, когда оба бодрствуют, для свободного творчества: игра в шахматы, чтение «для души»; оба не прочь были сыграть в подкидного дурака.

Дипкурьеры переоделись в шерстяные спортивные костюмы, проверили обоймы револьверов и засунули оружие в карманы. Спать будут не раздеваясь. Единственное, что могут позволить себе, — это снять башмаки и поставить их широко расшнурованными у койки, чтобы, в случае чего, сразу сунуть в них ноги.

Караван снимался с якорей на рассвете. Никто не провожал пароходы и военные корабли, уходящие в далекий и опасный рейс, никто не махал платочком, не кричал «счастливого плавания»; пароходы не оглашали прибрежные скалы прощальным гудком. Только чайки, разбуженные шумом винтов, тревожно заголосили и понеслись следом, исполняя свою вековечную службу, провожая каждый корабль.

Миноносец уже резал волны, и за иллюминатором вскипала белой пеной вода.

— Давай-ка закрепляться, — предложил Алексей Антонович.

— Одну минуту, я только посажу свою Ленку на кровать, — попросил Василий Сергеевич, доставая из чемодана коробку. — Вы не можете себе представить, до чего эта кукла похожа на мою дочку. Вот уж действительно вылитый портрет.