Спустились по трапу вниз, зашли в теплую кают-компанию. Пикквик подбежал к Антошке, прыгал вокруг нее, скулил, выговаривал хозяйке за то, что она оставила его одного, и просился на руки. Он не любил одиночества. Антошка скинула шубу, положила Пикквика на колени и поглаживала его по шерсти. Щенок продолжал скулить.

— Молчи, Пикквик, не то тебя услышит враг, — кивнула Антошка на знакомый плакат, прикрепленный к переборке.

Доктор внимательно посмотрел на девчонку.

— Хотите, я расскажу вам интересную историю, из которой вы поймете, почему важно уметь молчать не только во время войны, но и в мирное время.

— Очень хочу! — воскликнула Антошка.

— Я вспомнил эту историю, когда говорил вам о Скапа-Флоу… — начал доктор, раскуривая новую сигарету.

Пикквик сунул нос под мышку хозяйке и замер; он, наверно, тоже приготовился слушать.

— В маленьком шотландском городе на берегу Северного моря жил часовых дел мастер. Много лет жил. Звали его онкел Питер, а потом прошли годы, и не только дети, но и взрослые стали величать его грендфазер Питер. Откуда и когда он приехал в этот город, никто не помнил, но главную улицу города невозможно было представить без маленькой мастерской с чисто вымытым окном на уровне тротуара, в котором всегда виднелась согбенная фигура дедушки Питера с круглой лысиной на затылке, с неизменной лупой в глазу и пинцетом в руках. Дедушка Питер жил на виду у всего города. Окно его завешивалось только в погожие дни, чтобы бьющее в стекло солнце не мешало работать. Но так как в Шотландии мало солнечных дней, то и окно завешивалось редко. Дедушка Питер жил один, работал с утра до позднего вечера. Выходил из дома утром, чтобы купить в лавочке молока да фунт хлеба, и днем, чтобы перекусить в дешевом ресторанчике «Золотой репейник». Часто после обеда он шел прогуляться на парусной яхте в море, чтобы размять затекшие мышцы, проветрить легкие свежим морским воздухом. В этом случае он оставлял на подоконнике записку: «Ушел в море, вернусь в 14.30». Клиенты ценили аккуратность дедушки Питера. Он не заставлял их зря ждать, всегда исполнял работу в назначенный срок, что вовсе не свойственно часовщикам. Они хотя и любят точный ход часов, но сами редко бывают пунктуальны. Дедушка Питер был не таков. И за это его уважали. Любили его и за то, что он вернул к жизни часы на городской ратуше, которые до приезда дедушки Питера в этот город несколько десятилетий показывали двадцать минут второго. Много труда вложил часовщик, чтобы заставить двигаться большие минутные и маленькие часовые стрелки и отзванивать каждый час. Правда, часы били с хрипотцой, словно были простужены, но ходили точно: дедушка Питер постоянно следил за ними. Он не взял с муниципалитета ни пенса за ремонт и так же бескорыстно обслуживал часы на ратуше уже много лет. Как не ценить такого человека.

Особенно часто заглядывали к часовщику моряки. Дедушка Питер мог отремонтировать часы, побывавшие в морской соленой воде и, казалось, непоправимо испорченные. Эдинбургские часовщики советовали выбросить их на помойку, а дедушка Питер не ленился, и отремонтированные им часы несли свою службу лучше прежнего. Он мог оценить хронометр, купленный в любом порту мира. «А… — говорил он, вглядываясь через лупу в механизм. — Могу держать пари, что эти часы куплены в Иокогаме. Изящная японская подделка под швейцарские часы «Омега». Заплатили двести иен? Я так и думал, — говорил он изумленному моряку. — Японцы — мастера на подделку, они на этом учатся». Но моряка это не утешало, он сокрушался, что угробил все свои сбережения на фальшивку. «Я помогу вашему горю, — успокаивал часовщик, — вставлю в них настоящее сердце «Омеги»: всю жизнь будут служить вам». И действительно, после этого часы служили много лет. Слово дедушки Питера было всегда твердо. Ему нельзя было не верить, потому что он сам относился с большим доверием к людям. Если у моряка не было денег, часовщик мог подождать до лучших времен, не оставлял часы под залог, а говорил: «Носите на здоровье, моряку нельзя без часов, а я подожду». Загуляет моряк, пропьет куртку и башмаки, идет к часовщику, просит выручить. И дедушка Питер выручал, понимал моряцкую душу. Давал взаймы и никогда не требовал процентов и не жаловался, что его кто-то обманул, не вернул деньги. «Наверно, забыл», — говорил дедушка Питер. Он предпочитал не помнить плохого и не говорил о людях дурного; даже для самого гулящего моряка, забывшего стыд, находил оправдательные слова. «Молодо — зелено, — укорял он ласково, — жизнь самая строгая мать, она проучит тебя».

Дедушка Питер был молчалив; он любил слушать, говорил редко. Но если речь заходила о часах, тогда его прорывало. Он знал множество интересных историй о всех знаменитых часах мира. Не только историю часов Биг Бена, что на башне парламента в Лондоне или цветочных часов в Эдинбурге, но досконально знал устройство французских часов Страсбургского собора с курантами и движущимися фигурами, созданными в середине четырнадцатого века; считал самыми точными часы на Спасской башне Кремля и вторыми после них почитал часы на Лейпцигской ратуше.

— Хороший человек, — мечтательно сказала Антошка, — он жил не для себя, а для других.

— Не совсем так, — возразил доктор. — У дедушки Питера тоже была своя страсть, или, как говорят англичане, хобби, — коллекционирование часов. Он не просто покупал часы и приносил к себе на квартиру, нет. Он из груды старого лома создавал чудесные вещи, умел реставрировать старинные часы, давным-давно заброшенные на чердаке.

И часы, начиная от крохотных, вделанных в дамский перстень, и кончая большими напольными башенками, заполняли его маленькую чистенькую комнату и делали ее похожей на музей. За ширмой стояла кровать часовщика, и там на стене висели корабельные часы.

Около полудня у окна часовщика собирались мальчишки и девчонки, приходили и взрослые. Если день был сухой и теплый (часы не любят сырости), дедушка Питер распахивал окно, и люди, столпившиеся на тротуаре, замирали. Наступала торжественная минута. Раздавался хриплый удар часов на городской ратуше, а вслед за ним начинался мелодичный перезвон в комнате дедушки Питера, да такой красивый перезвон, что с ним могли состязаться только звуки органа Вестминстерского аббатства.

В бойницах часов-башни выдвигались золоченые пушечки и выстреливали двенадцать раз, с шумом распахивались резные дверцы настенных часов, и кукушка, взмахнув крыльями, радостно куковала, возвещая полдень. На старинных французских часах в раме из фарфоровых роз выпархивал соловей и, поворачивая головку направо и налево, щелкал, а потом исполнял свое знаменитое соло. Перед плоскими квадратными часами оживала фигурка барабанщика, руки приходили в движение и палочками отстукивали частую дробь; квакала лягушка, вращая выпуклыми зелеными глазами. А на столе, под большим стеклянным колпаком, стояли часы-лилия. Каждый час бутон открывал один лепесток, а ровно в полдень раскрывалась вся чашечка, и из тычинок появлялась Дюймовочка.

Одну минуту, ровно одну минуту продолжалось это волшебство. Ради этой минуты дедушка Питер жил и трудился. Ради этой минуты собирались жители из дальних районов города. Они благодарили дедушку за волшебную минуту, и он сиял, отражая улыбки детей и женщин.

«Ради одной минуты я и живу, — говорил он, — ради одной минуты…» И это была правда.

Отзванивали часы, складывала крылья кукушка, исчезал соловей, лилия захлопывала свои лепестки, укрывая Дюймовочку, барабанщик опускал палочки, и дедушка Питер снова садился за работу. Перед ним на зеркальном стекле были рассыпаны крохотные детали — волоски, колесики, стрелки, похожие на солнечные лучики, рубины, которые он ловко подцеплял пинцетом и осторожно водворял на место.

«Трудная у вас работа!» — удивлялись моряки.

«У вас не легче, — отвечал дедушка Питер. — Моя работа не опасная, самая мирная и спокойная. Все мое оружие — это лупа и пинцет. У вас не то».