Утро. Прелестное весеннее утро: роса, воздух наполнен ароматами, птицы начинают просыпаться. Солнце еще не взошло, но Аврора уж не спит и «из подземного чертога с ярким факелом бежит». Мужик Дёма встал до свету, подъел хлебушки, запрягает на дворе лошадь в соху, думает в свою ниву ехать — у людей все вспахано, а его нива еще лежит. Не успел Дёма обрядить лошадь, а уже староста из Бардина, прискакавший верхом выгонять обязавшихся работой, тут как тут, стучит в ворота.

— Эй, Дёма!

— Чего?

— На скородьбу ступай. Что ж ты до сих пор на скородьбу не выезжаешь — люди выехали, а тебя нет.

— Ослобони, Гаврилыч, ей-богу, своя нива не пахана.

— Что мне до твоей нивы — скородить, говорю, ступай.

— Есть ли на тебе хрест, Гаврилыч? Ей-богу, нива не вспахана — люди все подняли, а моя лежит.

— Ступай, ступай. Обязался, так ступай, а не то знаешь Сидорыча (волостной), — тот сейчас портки спустит.

Дёма почесывается, но делать нечего — обязался работой, нужно ехать, волостной шутить не любит, да и староста так не уедет. Староста дожидается, пока Дёма не запряжет лошадей в бороны и не выедет на улицу.

— Ну, поезжай, да хорошенько, смотри, выскороди, я ужо заверну. — Выпроводив Дёму, бардинский староста поскакал в другую деревню выгонять какого-нибудь Панаса.

Едет Дёма на скородьбу в Бардино и думает о своей непаханой ниве.

— Стой, Дёма, куда ты? — встречает Дёму фединский староста, тоже прискакавший выгонять на работу в Федино. — Что же ты не выезжаешь до сих пор лен сеять — ведь я тебе заказал вчера.

— Я, Павлыч, к вам и собирался, да вот Гаврилыч набежал, скородить в Бардино выгнал.

— Да мне-то что за дело до бардинского старосты! Ведь ты у нас обязался на лен, так и работай. Мы ведь тоже не щепками платим. Какое нам дело до бардинского старосты? Ступай лен сеять, люди все выехали, а тебя одного нет. Ступай, а не то знаешь… Сидорыч долго думать не будет.

— Ей-богу, Павлыч, сейчас бардинский староста был, на скородьбу выгнал, тоже волостным пужает.

— Какое нам дело! Ступай, ступай, запрягай телегу. Фединский староста, чтоб не упустить Дёму, ждет, пока тот не запряжет, и торжественно ведет его в Федино, а барин на дворе уже сердится.

— Что же ты, Дёма, так запоздал? Видишь, утро какое тихое, самый сев, ступай насыпай.

— Да я и то, Микулаич, спешил: кони на пустоши были, кобыла путы оборвала, бегал, бегал, насилу поймал, — не дается, волк ее заешь, — оттого и припозднился. Сейчас насыплюсь, нам недолго посеять, к вечеру заделаем, — уроди только господи.

На другой день Дёма скородит в Бардине, а его нива стоит непаханною. Нет, уж это последнее дело, когда мужик должен набирать работы не под силу, — тут во всем хозяйстве упущение, и смотришь — через несколько лет мужик совершенно провалился. Но что же делать? зато «душу спас», зимою с голоду не умер. Единственный случай, когда мужику выгодно взять под работу, даже непосильную, это если он берет хлеб на семена. В нынешнем году весною, во время посева, овес доходил до 5 рублей за куль, так что мужик за куль овса для посева брался убрать десятину луга, и ему все-таки выгоднее, разумеетеся, в случае урожая, упустить свой покос, чем оставить поле непосеянным. Однако нынче все-таки много осталось нив незасеянными, потому что и за высокую плату семян добыть негде было.

Нынешняя ранняя весна всех, даже опытных стариков-крестьян, поставила в тупик. Все шло ранее обыкновенного на три недели. 13-го апреля слышали первый гром, появились мухи, начали пахать под яровое, gagea [3.1] расцвела, кукушки закуковали. С 15-го овцы уже стали наедаться в поле. 18-го жабник был в полном цвету. 20-го появились майские жуки. К 23-му березняк оделся, лес зазеленел, ласточки показались, крупный скот стал наедаться. 25-го лист на осине уже трясется — значит, лошади в поле будут сыты. 28-го затрубили медведки, запели соловьи. 29-го козелец зацвел на жирных местах, черемуха в полном цвету — ягнят стричь пора. К первому мая липа оделась, головли трутся. К пятому «коровий напор» был в полном цвету — самое молоко значит, рожь начала колоситься, черные грибы показались, закричали коростели и перепела. Такой ранней весны никто не запомнит. Обыкновенно посев ярового и у нас начинается с царя (21-го мая, св. царей Константина и Елены). В обыкновенные годы это число совпадает у нас с полным развитием весенней теплоты, проявляющемся в известном развитии растительной и животной жизни. Овсяный сев, признаком которого считается расцветание козельца, ход головлей, появление грибов-березовиков, обыкновенно бывает в 20-х числах мая. В нынешнем году, вследствие теплой, ранней весны, земля отошла ранее, растительная и животная жизнь опередила обыкновенные годы на целых две недели и не дождалась «царя».

Сеять или не сеять? — вот вопрос, который занимал всех нас. До царя еще далеко, а уже наступили все признаки овсяного сева: тепло, и козелец цветет, головли трутся и коростели кричат, а еще Никола не прошел. Неслыханное дело, чтобы у нас сеять до Николы.

Сеять или не сеять?

Посеем рано — овес может попасть под засуху, не нальет хорошо, не своим спехом поспеет, поспеет вместе с рожью, так что два хлеба за раз убирать придется.

Опоздаем посевом — может морозом захватить овес во время налива, и тогда все пропало, — примеры этому были, — а по ранней весне можно ожидать и ранних морозов. Сделалось уже совершенно тепло, лето установилось, а еще не отошло 40 утренников, которые должны быть после сброков (9 марта, сорока мучеников), — было всего только 36 морозов, что с точностью определила моя «старуха», которая на «сороки» спекла сорок колбанов — шариков из яичной муки — и каждый день, когда мороз, давала один колбан корове. Пришло лето, а у «старухи» осталось еще 4 колбана, значит, было всего 36 морозов; можно было еще ожидать 4 мороза (примета нынче не оправдалась, все лето морозов не было).

Сеять или не сеять?

28-го апреля у нас было первое совещание с Иваном насчет сева. Вечер был теплый, превосходный, совершенно майский вечер, соловьи так и заливались в олешнике подле пруда, медведки трубили во всю мочь. Хорошо весной в деревне! Право, если бы мне предложили теперь быть директором департамента, то я не согласился бы. Я сидел на балконе, наслаждался весенним вечером, курил и прихлебывал чай. Иван внизу балкона, со стаканом чаю в руках — Иван при мне никогда не садится, и если я ему предложу чаю, то он всегда пьет стоя — докладывал о дневных работах.

— Ну что, Иван, когда сеять будем? Не начать ли с будущей недели, ты как думаешь?

— Рано еще, А. Н. Сколько лет живу, никогда так рано не сеяли. Нельзя до Николы сеять. После Николы там что Бог даст. Лен до Николы попробуем.

— Отчего же рано? Мало ли, что никогда об эту пору не сеяли— ведь никогда и весны такой ранней не было. Не ждать же царя? Зацветет козелец, и сеять.

— Зачем царя будем ждать; — но все-таки рано еще. Лен посеем.

Сеять или не сеять?

Написал одному опытному хозяину, — вы не думайте, однако, что у нас вовсе нет хороших хозяев: есть такие, что так деньги и гребут, — прося его совета насчет времени сева. Тот отвечал, что ждать царя нечего, а нужно сеять, когда земля сделается «посевна», будет тепла, будет издавать «посевный запах». «Когда земля сделается посевна!» А почем это узнать? — Вот для этого-то и нужно быть хозяином. Будешь хозяином, будешь и денежки загребать: это не то, что в департаменте — чиркнул пером, и готово. Пожалуйте жалованье получать. Между тем знаю, что один из моих соседей уже посеял 29-го апреля. Опять совещание с Иваном — тот уже не так упорно стоит, чтобы сеять непременно после Николы.

— Можно, говорят, и до Николы сколько-нибудь посеять.

— В Федине, говорят, посеяли.

— Слыхал, что посеяли, только у них, говорят, овес особенный, чужестранный, который рано сеют. Посеем и мы сколько-нибудь до Николы. Лен с понедельника закажу.