Международная полоса открывалась сообщением о братской помощи Советского Союза Народной Республике Иран в строительстве второго энергоблока АЭС в Бушире. Статья о выборах в Верховный Народный Совет Белуджистана. Министр иностранных дел Империи Ниппон Ямада нанес визит в столицу Германского Рейха – Берлин. Министра принял рейхсканцлер и фюрер немецкого народа Курт Вальдхайм. Ангольские правительственные войска продолжали тяжелые бои с формированиями проамериканской группировки УНИТА на востоке страны. Президент США Билл Клинтон включился в президентскую предвыборную гонку. На ферме в Австралии появилась двухголовая телка. Старейшей женщине в мире – французской киноактрисе – исполнился 121 год.

Я выбросил газеты в урну и сел на скамью рядом.

Из всего следовало, что я – в каком-то параллельном мире, где существуют СССР и Германский Рейх. Существую ли в нем я?

Ленинград вокруг меня вроде бы ничем не отличался от того, какой я знал ранее, каким он был до перестройки. Сновали троллейбусы, ходили люди, молодая мама везла на санках румяного малыша в серо-зеленой шапке из искусственного меха. Мимо меня прошли три девушки школьного возраста. Невзирая на лютый мороз, они ели мороженное.

Я побрёл по Московскому проспекту в сторону Пулково. Как я и ожидал, на площади Победы не было памятников защитникам Ленинграда. Вместо них возвышалась комическая ракета, а над домами окрестных улиц плыл памятник Юрию Гагарину. Площадь именовалась «Площадь 12 апреля». Тут я заметил, что дома в перспективе Московского проспекта – не современные железобетонные коробки, а те же «сталинки», что и у «Московской». Они, пяти-шестиэтажные, шли ровным строем, а когда я заглянул в ближайшую арку одного из таких домов, в глубине микрорайона толпились выводки обшарпанных пятиэтажек, сильно смахивающих на известные «хрущевки».

На одном из домов была выбита дата его постройки «1946». Уже совсем стемнело, мороз крепчал, и я побрел назад. Я зашел в книжный магазин, сияющий световой рекламой, и осмотрелся. На окне висела большая политическая карта СССР и окрестностей. Столица – Москва. Мой наметанный взгляд сразу же отметил незнакомые очертания республик и областей. Япония владела всем Сахалином и Курильскими островами. Северо-Восточный Китай именовался Маньчжурией. Монголия, Уйгурия, Белуджистан, Афганистан, Иран и Турция были народными республиками. На западе СССР граничил (с севера на юг) с Финляндией, Германией, Венгрией, Румынией. Граница соответствовала границе 1941 года.

Я повернулся к книжным полкам. Разумеется, отсутствовала американская бульварная литература. Первое, что бросалось в глаза, было широкоформатное подписное издание Аркадия Гайдара в десяти томах. Рядом – книги Шолохова, Эренбурга, Ахматовой. Дальше множество книг неизвестных мне авторов с немецкими и русскими фамилиями. Международный ежегодник за 1994 год. Сказки Андерсена. Переводной сборник немецкой фантастики «Руны». «Дальневосточные мемуары» Черняховского. Шагая вдоль прилавка, я дошел до школьных учебников. Тут я попросил показать мне учебник истории СССР для десятого класса. Продавщица странно на меня посмотрела (я ведь был одет в китайский пуховик) и подала сине-красную книгу. Как я и ожидал, повествование начиналось с 1937 года, когда «были заложены основы социалистического строя». Неожиданно резко было написано о внутрипартийной борьбе, о вредительстве троцкистов, которое сорвало выполнение двух первых пятилетних планов, и повлекло перегибы в коллективизации и голод 33-го года. Троцкий был ликвидирован в 40-м году, и это стабилизировало ситуацию в стране. В сороковых годах шла борьба с космополитами. В области внешней политики выделялось добрососедство с Германией, «доказавшее принципиальную возможность мира и дружбы государств с различным общественным строем». В сорок втором году был выполнен третий пятилетний план, а народы Турции, Ирана и Афганистана избрали под руководством марксистский партий народно-демократический строй.

Я отложил книгу. Неясным для меня оставался лишь тот момент, в который произошел мой переход в этот мир. Когда я выходил от Алеши, я был еще в том мире, где Ельцин, Великая Отечественная война и наглая морда правозащитника Ковалева. А когда я оказался на улице, я уже был здесь. Стало быть, в иной мир меня доставил обыкновенный лифт в «сталинском» доме.

«Если я, – рассуждал я далее, – прибыл сюда на лифте, то и обратный путь я могу проделать таким же образом». Я уже спешил к знакомому дому, когда новая мысль остановила меня. Куда торопиться? Дома меня хватятся только послезавтра, потому что мама – в санатории в Старой Руссе, а наш телефон как на грех сломан. Не разумнее ли повременить с возвращением, получше изучить окружающий мир, а главное – «технику перехода» в это пространство? Но твердой уверенности, что я войду в лифт и выйду на нужной мне станции, у меня уже не было. Способ проверки (а именно – положить в лифт какую-нибудь вещь и нажать, не входя внутрь, на кнопку шестого алешиного этажа: если, поднявшись на шестой этаж, я не обнаружу этой вещи в лифте, значит, связь действует) мог быть применен только в современных лифтах, а это был старый решетчатый, с железной дверью, запускавшийся только при наличии внутри пассажира.

Выбирать, однако, не приходилось. Я вошёл в подозрительный лифт, закрыл за собой решетчатую дверь и отодвинул упругие деревянные створки. Ничего не произошло, я был все еще в мире, где 9 мая было обычным днем календаря. Тогда я осторожно нажал на кнопку шестого этажа. Лифт тронулся, а я стал прислушиваться к своим ощущениям. Снова никаких изменений. Едва лифт остановился, как загудела алешина дверь, и вскоре он сам появился на лестничной площадке.

– О! Вальдемар, – воскликнул он. – А мне говорил, что поехал в библиотеку.

И верно, я сегодня собирался в библиотеку. Но как спросить его, виделись ли мы полчаса назад? Я решил спросить в лоб:

– Ты за кого собираешься голосовать?

– А что, скоро выборы? – переспросил он.

– Да, в июне… выборы президента…

– Какого президента?.. Ты что-то путаешь, Вальдемар…

– И верно… верно… – поспешно согласился я. Значит, я не смог вернуться обратно. Это меня и радовало, и печалило. Если Алеша узнал меня, значит, я есть в этом мире, а это, как нетрудно догадаться, многое меняло в моем положении.

– Если ты в столь иронической форме намекаешь на выборы президента США, то они будут не в июне, а в октябре, – продолжал он, явно задетый. – А если ты намекаешь на мою англоманию, то я думаю, это не такой уж криминал. В «Правде» вот пишут о недопустимости прогерманского уклона во внешней политике и неприемлемости для советской идеологии национал-социалистического тезиса о неравенстве рас… Что там у тебя? – сменил он тему, заметив мою ношу.

– Да вот… – купил сегодня, – я показал ему телевизор, налаженный им же час назад (к счастью, отечественного производства, по поводу чего Алеша всего час назад иронизировал).

– «Электроника», говоришь. Странно, никогда не встречал такой марки. Такие, правда, выпускали в Риге лет двадцать назад.

– Это новая модель.

– Так, я сейчас спешу. В восемь я должен быть на «Техноложке». Сколько такой?

Телевизор стоил миллион ельцинских рублей или двести долларов США.

– Сто тридцать пять рублей, – закончил я расчеты. – У тебя найдется двушка?

Мы уже спускались на лифте. Я с надеждой выглянул из темного подъезда, но нет: Россия там была советской. Алеша порылся в карманах и дал мне маленькую монетку в две копейки.

– Я к тебе, собственно, за этим и зашел. Я ключ потерял, и теперь надо домой дозваниваться, пока кто-то придет…

Алеша усмехнулся и предложил:

– Поехали со мной. У нас там встреча, девчонок позвали, и Серый будет.

– Рад был бы, но нет… Мне домой надо… И вот что еще… Мне стыдно признаться, но я забыл свой телефон. У меня такое иногда бывает.

– Да что с тобой сегодня? Совсем заучился! – и Алеша назвал телефон из восьми цифр (здесь, видимо, уже была общегосудаственная телефонная сеть). Мы вошли в метро.