Что было делать с ребенком? Потугин взял его на свое попечение из тех же рук, из рук Ирины.

Страшная, темная история... Мимо, читатель, мимо!

-Больше часу прошло еще, прежде чем Литвинов решился вернуться в свою гостиницу. Он уже приближался к ней, как вдруг услышал шаги за собой. Казалось, кто-то упорно следил за ним и шел скорее, когда он прибавлял шагу. Подойдя под фонарь, Литвинов оглянулся и узнал генерала Ратмирова. В белом галстухе, в щегольском пальто нараспашку, с вереницей звездочек и крестиков назолотой цепочке в петле фрака, генерал возвращался с обеда, один. Взгляд его, прямо и дерзко устремленный на Литвинова, выражал такое презрение и такую ненависть, вся его фигура дышала таким настойчивым вызовом, что Литвинов почел своею обязанностью пойти, скрепя сердце, ему навстречу, пойти на "историю". Но, поравнявшись с Литвиновым, лицо генерала мгновенно изменилось: опять появилось на нем обычное игривое изящество, и рука в светло-лиловой перчатке высоко приподняла вылощенную шляпу. Литвинов молча снял свою, и каждый пошел своею дорогой.

"Верно, заметил что-нибудь!" - подумал Литвинов. "Хоть бы... другой кто-нибудь!" - подумал генерал.

Татьяна играла в пикет с своею теткой, когда Литвинов вошел к ним в комнату.

- Однако хорош ты, мой батюшка! - воскликнула Капитолина Марковна и бросила карты на стол.- В первый же день, да на целый вечер пропал! Уж мы ждали вас, ждали, бранили, бранили...

- Я, тетя, ничего не говорила,- заметила Татьяна.

- Ну, ты известная смиренница! Стыдитесь, милостивый государь! Еще жених!

Литвинов кое-как извинился и подсел к столу.

- Зачем же вы перестали играть? - спросил он после небольшого молчания.

- Вот тебе на! Мы с ней в карты от скуки играем, когда делать нечего... а теперь вы пришли.

- Если вам угодно послушать вечернюю музыку..- промолвил Литвинов,- я с великою охотой провожу вас. Капитолина Марковна посмотрела на свою племянницу.

- Пойдемте, тетя, я готова,- сказала та,- но не лучше ли остаться дома?

- И то дело! Будемте чай пить, по-нашему, по-московскому, с самоваром; да поболтаемте хорошенько. Мы еще не покалякали как следует.

Литвинов велел принести чаю, но поболтать хорошенько не удалось. Он чувствовал постоянное угрызение совести; что бы он ни говорил, ему все казалось, что он лжет и что Татьяна догадывается. А между тем в ней не замечалось перемены; она так же непринужденно держалась... только взор ее ни разу не останавливался на Литвинове, а как-то снисходительно и пугливо скользил по нем - и бледнее она была обыкновенного.

Капитолина Марковна спросила ее, не болит ли у ней голова?

Татьяна хотела было сперва отвечать, что нет, но, одумавшись, сказала: "Да, немножко".

- С дороги,- промолвил Литвинов и даже покраснел от стыда.

- С дороги,- повторила Татьяна, и взор ее опять скользнул по нем.

- Надо тебе отдохнуть, Танечка.

- Я и так скоро спать лягу, тетя.

На столе лежал "Guide des Voyageurs"; Литвинов принялся читать вслух описание баденских окрестностей.

- Все это так,- перебила его Капитолина Марковна, - но вот что не надо забыть. Говорят, здесь полотно очень дешево, так вот бы купить для приданого.

Татьяна опустила глаза.

- Успеем, тетя. Вы о себе никогда не думаете, а вам непременно надо сшить себе платье. Видите, какие здесь все ходят нарядные.

- Э, душа моя! к чему это? Что я за щеголиха! Добро бы я была такая красивая, как эта ваша знакомая, Григорий Михайлыч, как бишь ее?

- Какая знакомая?

- Да вот, что мы встречали сегодня.

- А, та! - с притворным равнодушием проговорил Литвинов, и опять гадко и стыдно стало ему. "Нет! - подумал он,- этак продолжать невозможно".

Он сидел подле своей невесты, а в нескольких вершках расстояния от нее, в боковом его кармане, находился платок Ирины.

Капитолина Марковна вышла на мипуту в другую комнату.

- Таня...- сказал с усилием Литвинов. Он в первый раз в тот день назвал ее этим именем.

Она обернулась к нему.

- Я... я имею сказать вам нечто очень важное.

-А! В самом деле? Когда? Сейчас?

- Нет, завтра.

- А! завтра. Ну, хорошо.

Бесконечная жалость мгновенно наполнила душу Литвинова . Он взял руку Татьяны и поцеловал ее смиренно, как виноватый; сердце в ней тихонько сжалось, и не порадовал ее этот поцелуй.

Ночью, часу во втором, Капитолина Марковна, которая спала в одной комнате с своей племянницей, вдруг приподняла голову и прислушалась.

- Таня! - промолвила она,- ты плачешь?

Татьяна не тотчас отвечала.

- Нет, тетя,- послышался ее кроткий голосок,- у меня насморк.

ХХ

"Зачем я это ей сказал?" - думал на следующее утро Литвинов, сидя у себя в комнате, перед окном. Он с досадой пожал плечами: он именно для того и сказал это Татьяне, чтоб отрезать себе всякое отступление. На окне лежала записка от Ирины; она звала его к себе к двенадцати часам. Слова Потугина беспрестанно приходили ему на память; они проносились зловещим, хотя слабым, как бы подземным гулом; он сердился и никак не мог отделаться от них. Кто-то постучался в дверь.

- Wer da? - спросил Литвинов.

- А! вы дома! Отоприте! - раздался хриплый бас Биндасова.

Ручка замка затрещала.

Литвинов побледнел со злости.

- Нет меня дома,- промолвил он резко.

- Как нет дома? Это еще что за штука?

- Говорят вам - нет дома; убирайтесь.

- Вот это мило! А я пришел было денежек попризанять, - проворчал Биндасов.

Однако он удалился, стуча, по обыкновению, каблуками .

Литвинов чуть не выскочил ему вслед: до того захотелось ему намять шею противному наглецу. События последних дней расстроили его нервы: еще немного и он бы заплакал. Он выпил стакан холодной воды, запер, сам не зная зачем, все ящики в мебелях и пошел к Татьяне.

- Он застал ее одну. Капитолина Марковна отправилась по магазинам за покупками. Татьяна сидела на диване и держала обеими руками книжку: она ее не читала и едва ли даже знала, что это была за книжка. Она не шевелилась, но сердце сильно билось в ее груди, и белый воротничок вокруг ее шеи вздрагивал заметно и мерно.

Литвинов смутился... однако сел возле нее, поздоровался, улыбнулся: и она безмолвно ему улыбнулась. Она поклонилась ему, когда он вошел, поклонилась вежливо, не по-дружески - и не взглянула на него. Он протянул ей руку; она подала ему свои похолодевшие пальцы, тотчас высвободила их и снова взялась за книжку.