Отрубленная голова девчонки подскочила на матрасе, ударилась о ребра Хэри Майклсона, и тот начал просыпаться.

Он зашарил в комьях сбитых в похмельном сне одеял, пробиваясь к свежему воздуху. Склеившиеся веки разлепились трудно, как рвется мясо. Сновидения расточились дымом, оставив по себе только клубы меланхолии. Снова мерещатся старые деньки. Давно оставленная актерская карьера. Или даже раньше – детали сна ускользали, но, быть может, он относился к временам учебы в студийной Консерватории, больше четверти столетия тому назад, когда Хэри был еще молод, и силен, и полон надежд. Когда жизнь его еще шла по восходящей.

Пальцы в своих слепых блужданиях нащупали что-то, чему в постели не место. Не голову, конечно, никакую не голову, а мячик, точно, детский мячик, какими сам Хэри играл в регби – сто лет назад, в светлые, счастливые дни, прежде чем умерла мать и выжил из ума отец. С абсурдной уверенностью, как бывает во сне, Хэри знал, что мячик принадлежит Вере. Проскользнула, значит, в родительские комнаты и таким вот способом решила подбодрить его, чтобы родитель вытащил ленивую задницу из постели и отвел дочку на субботнюю тренировку по футболу.

Повернувшись, Хэри выкашлял из смятых легких комок слизи. «Эбби… окна просветлить, – прохрипел он так, чтобы домокомп распознал голос. – И поддай свету».

«Странный какой мячик», – мелькнуло в голове, покуда Хэри ждал, когда располяризуются окна. Кривой какой-то, неровный – весь в шишках – и на ощупь непонятный, словно что-то мягкое, гладкое натянули на твердый каркас, почти как костяной…

А это еще что за гадость? Волосы? На мяче растут волосы ?

Пальцы его нашарили месиво из перерубленных позвонков и кровавого мяса в тот самый миг, когда Хэри осознал, что окна не работают и света в комнате нет. Рослая тень в изножье кровати заговорила на западном наречии.

– Итак, Кейн… – елейно, тихонько пропела она, и голос ее был полон темной, жаркой страсти. – Ты теперь калека …

И голова в руке Хэри принадлежала его дочери, и тенью в изножье был Берн.

Клинок Косалла блеснул в лунном свете, точно огонь, а ноги Хэри Майклсона не желали шевелиться.

Содрогаясь под смятыми, пропотевшими простынями, Хэри надеялся только, что не обгадился в очередной раз.

Теплая рука коснулась его плеча.

– Хэри, все в порядке, – тихонько проговорила Шенна. – Я здесь. Это был всего лишь кошмарный сон.

Он стиснул зубы, призывая на помощь всю свою отвагу, потом открыл глаза. Шенна стояла рядом с кроватью на коленях. Спутанные волосы – как темный нимб в сумраке спальни, глаза раскрыты так широко, что будто бы светятся из глубины, между бровями – едва заметная тревожная морщинка.

– Я… – прохрипел он, потом закашлялся и начал снова: – Я громко кричал?

Она грустно кивнула.

– Опять Берн?

– Ага.

– Эти из самых худших.

– Ты это мне рассказываешь? – Он склонил голову к плечу, глядя на смятые покрывала поверх ее кровати; смотреть на свои у него не было сил. – Я… убирать надо?

– Кажется, нет, – серьезно ответила Шенна. – Запаха нет. Мне глянуть?

В голосе ее снова звучал отстраненный медицинский профессионализм. Хэри ненавидел эти интонации; от них в животе сплетался напитанный желчью узел. Под уверенным, спокойным «я справлюсь» пряталось тошнотное омерзение.

– Пожалуй, – выдавил он. Сказать это было тяжелей, чем перетерпеть саму рану, будь она неладна. – Шунт снова вырубился.

Нейрошунт, проводивший импульсы в обход частично регенерировавшего участка спинного мозга, работал в лучшем случае спазматически. За последние три дня Хэри ни разу не перезагружал системы, и непонятный глюк программы заставлял шунт самопроизвольно отключаться. Эта часть сна ничем не отличалась от реальности – Хэри не мог шевельнуть ногами. И не чувствовал ничего ниже пупка. Ниже трехдюймового шрама, оставленного клинком Косалла, он был мертвей дохлой коровы.

После отключений у него всегда случались кошмары. Порой он просыпался в луже мочи и испражнений, даже не чувствуя этого, а порой – если достаточно долго лежал в дерьме и обоняние притуплялось – даже не замечая. Поэтому Шенна больше не спала с ним в одной кровати.

Не только поэтому.

– Эбби… освещение, одна четверть, – спокойно проговорила Шенна. – Исполнить.

Потолок вспыхнул рассеяным сиянием, и Шенна сдернула покрывало. Хэри заставил себя посмотреть. Простыни были покрыты лишь пятнами пота, где белье касалось мокрой кожи, – значит, шунт накрылся не полностью, контроль над сфинктерами сохранялся. Он вздохнул облегченно, и его едва не передернуло. Может, он еще успеет добраться до уборной, прежде чем проклятый шунт перезагрузится снова?

Регенерационная терапия, которой врачи Студии подвергали рассеченный спинной мозг Хэри, приводила к успешным результатам в девяти случаях из десяти – так, во всяком разе, ему твердили. С другой стороны, это значило, что в десятом случае терапия ни к чему не приводила, и к Хэри это относилось в полной мере.

Или не в полной.

Вообще-то лечение немного помогло – удалось добиться контроля за сфинктерами мочевого пузыря и прямой кишки и частично восстановить чувствительность. Но даже эти скудные успехи пришлось принести в жертву спинальному шунту. Тот действовал нейроиндукцией, как первосортные студийные ложа, и, когда он выходил из строя, все, что ниже пояса, тоже летело к чертям.

– Администратор?

Экран на прикроватном столике вспыхнул, озаряя спальню холодным электрическим блеском. Оттуда на Хэри глянуло хмурое бестелое лицо Брэдли Винга, санитара, исполнявшего роль отцовской сиделки.

– Администратор Майклсон? С вами все в порядке?

Шенна молча подняла бровь, и Хэри неохотно кивнул. Она нажала кнопку передачи – чтобы мужу не пришлось тащить тело через всю кровать, подтягиваясь на руках.

– Да, Брэд, в порядке. Все хорошо.

– Я слышал, вы кричали…

– Я сказал – в порядке. Шенна здесь, все в норме.

– Не хотите снотворного?

В бутылке за экраном еще оставалось с пол-литра «Лафрайга»; кислый, йодистый привкус виски еще стоял в горле. Хэри заметил, какое у Шенны сделалось лицо, когда он посмотрел на бутылку, и, скривившись, отвернулся.

– Не стоит. Только… глянь, как там папа, ладно? Вдруг я его разбудил.

– Успокоительное, которое принимает рабочий Майклсон…

– Не зови его «рабочий Майклсон». Сколько раз тебе повторять?

– Извините, администратор.

– И меня, блин, администратором не обзывай.

– Извините, э-э… Хэри. Такой час… просто забыл.

– Ну ладно. Все равно глянь.

– Хорошо… э-э… Хэри.

– Давай.

Экран померк.

Заставить себя посмотреть Шенне в глаза он не мог.

– Я… м-м… я пойду гляну, как там Вера. Если уж Брэдли на первом этаже проснулся, я, должно быть, девочку до чертиков напугал.

Шенна поднялась.

– Я схожу.

– Нет-нет, – устало возразил Хэри. – Я виноват – мне и отдуваться. Все равно перезагружаться – я заеду в уборную в коридоре, ты спи.

Он свистом подозвал инвалидную коляску. Та с легким жужжанием вкатилась в спальню, ловко огибая мебель, и остановилась у кровати; сенсоры системы ориентации придавали ее движениям почти животную плавность. Простая команда «Ровер, стоять!» поставила колеса на стопор, но Хэри включил и ручной тормоз. Опыт общения с шунтом привил ему мрачное недоверие к любым процессорным системам.

Шенна приобняла его за плечи, пытаясь помочь, но он набычился, не шевелясь.

– Справлюсь, – пробормотал он.

– Ох, Хэри…

Голос ее звучал так устало, так невыразимо тоскливо, словно одним вздохом Шенна могла передать все недостатки своего мужа и всю глубину своего прощения. Хэри стиснул зубы так, что в ушах зазвенело.

– Ложись спать, – выдавил он.

– Лучше бы дал мне помочь, – пробормотала она, и стиснувшая сердце рука разжалась на миг.