Обычно она – милый забавный ребенок с длинными золотистыми локонами и напоминает всем Алису в стране чудес. Но никто не обнаружил бы этого сходства в несчастном раздраженном создании, накручивавшем свои волосы на палец.

– Оставь в покое волосы, – не выдержала я.

С мученическим видом она сплела пальцы и взглянула на стенные часы. Было семь. Ее взгляд означал, что фильм уже начался. Мы сидели в полной тишине, пока в камине не треснуло полено. Взвившиеся искры осели на каминном экране. Барон мигнул и принялся за одно из своих излюбленных занятий, состоявшее в том, чтобы следить за некими невидимыми существами. По-видимому, они совсем маленькие и летают примерно на высоте одного фута над полом. Если протянуть к ним руку, Барон залает.

Питер избрал другой способ времяпрепровождения. Он просто прикинулся Тедом. Сосредоточенное лицо, темные волосы, падавшие на лоб, раскрытая книга на кофейном столике… Со своего места я могла видеть, что Питер старательно копирует факсимиле Теда. Впервые он начал быть Тедом после развода. Добрый умный мальчик, изображающий холодную беспристрастность, – какое душераздирающее зрелище! Я встала и подошла к окну, надеясь увидеть Джоула. Но на улице никого не было. Наверное, все давно сидят дома и обедают. Я видела лишь облицованные песчаником стены домов, снег, пролетавший мимо уличных фонарей. Голые ветви деревьев уже запорошило.

– Идет? – спросила меня Кэрри.

Я отрицательно покачала головой, и Кэрри снова вздохнула. Действительно, это было уж слишком. В последнее время Джоул стал как будто еще безалабернее. По крайней мере до прошлого года ничего подобного не случалось. В детстве он очень напоминал Питера. Те же темные глаза, добрые и любознательные. Наша семья едва ли походила на счастливые семейства из детских книжек. После нескольких тяжелых нервных приступов мать покончила с собой в санатории для душевнобольных. Отец был жизнерадостным и обаятельным, но он часто бывал в отъезде, и наше положение оставалось неопределенным. Он владел урановыми рудниками в Канаде. Точнее говоря, основал там акционерное общество. Мы имели все вестчерские блага – лужайку с подстриженной травой, садик перед домом, летнюю виллу. Но большой роскошный дом принадлежал не нам, и иногда мне приходилось уговаривать владельца, чтобы он подождал, пока придет чек из Канады. Отец надеялся сделать нас миллионерами. Но в возрасте семидесяти лет внезапно умер, с гордостью показывая кому-то проспект богатейшего в мире месторождения редких металлов.

Поскольку я была на десять лет старше, а отец так часто отсутствовал, в конце концов я стала матерью для Джоула. В первый раз я проводила его в детский сад, когда сама шла в школу. Я следила, чтобы наше белье вовремя возвращалось из прачечной, готовила еду. Джоул помогал мыть посуду. Он был чудесным ребенком, очень сообразительным, с замечательным чувством юмора, много читал. И еще – быть может, от того, что общался только со мной, – он всегда сторонился толпы.

А потом, когда Джоулу исполнилось десять, все переменилось. Я покинула его, и, наверное, ему показалось, будто я просто растаяла в тумане. Конечно, так получилось из-за Теда. Мы встретились и поженились, и вскоре отправились в Калифорнийский университет. А дом стал слишком большим для ребенка и мужчины, который появлялся там очень нечасто. Джоула послали в интернат. Я долго чувствовала себя виноватой. Но ведь тогда речь шла о моей судьбе.

Я могла потерять и Теда, и свое будущее, если бы вовремя не решилась на это. Может быть, следовало все делать постепенно? Или даже взять Джоула с нами? Но не думаю, чтобы это пришлось по вкусу Теду. Для Джоула наступили тяжелые времена. Новая школа, новые лица и ощущение перевернувшейся вселенной. Он схватил пневмонию, и мы даже подумали, что он умрет. Однако Джоул выкарабкался, худой и слабый, но уже более стойкий. Кажется, тогда в его взгляде появилась какая-то печальная усталость.

Потом он приезжал к нам во время каникул, а позднее, когда мы перебрались в Кембридж, проводил с нами уик-энды. Внешне наши отношения ничуть не изменились, но в глубине души я продолжала испытывать чувство вины, а Джуол, конечно, не мог забыть, как его бросили. В результате у меня постепенно возникло подсознательное стремление критиковать поступки Джоула. Долгое время у меня не было к тому никакого повода. Он превосходно учился в колледже. Правда, получив диплом, за короткий срок сменил несколько рабочих мест, но таков путь многих молодых людей: они должны найти себя. Его несчастная любовь тоже не встревожила меня – лучше уж пережить это в молодости. Но внезапное путешествие Джоула в Марокко доставило мне немало волнений. Меня очень обеспокоило легкомыслие, с которым он растратил все свои деньги. Вернувшись из Танжера, он уже не искал себе нового места и, работая свободным редактором, едва сводил концы с концами. Если я звонила ему в полдень, он был еще в постели. Однажды взяв книгу с его книжной полки, я уронила какой-то шарик, обернутый фольгой. Фольга немного отогнулась, и под ней обнаружилось нечто вроде нуги, но когда я отломила кусочек, чтобы попробовать, Джоул остановил меня:

– Не надо, это киф.

– Киф? – Слово показалось мне знакомым, и все же я не могла припомнить его значения.

– В Турции его называют – гашиш.

– Гашиш! Так вот как он выглядит. – Я рассматривала шарик, пока Джоул не забрал его у меня. – Ты что, интересуешься наркотиками? К чему это тебе?

Джоул пожал плечами, как обычно делал, когда хотел избавиться от дальнейших вопросов.

– Я привез его из Марокко.

– И ты теперь присоединился к тем, кто расширяет свое сознание? – спросила я самым равнодушным тоном, на какой только я была способна.

Но Джоул больше не доверял мне. Он легко сменил тему разговора, а у меня появился новый повод для беспокойства.

Все это пришло мне на ум, когда я ждала у окна. В конце концов раздражение уступило место тревоге. Повинуясь внезапному импульсу, я оставила свой стакан и устремилась к телефону.

Мои дети слишком сообразительны. Услышав, как я набираю номер, Кэрри догадалась, кому я звоню.

– Ты думаешь, он все еще дома? Что же это такое!

– Он мог прилечь и проспать.

– Очень мило, – фыркнула Кэрри. – Я думаю, мне можно взять хотя бы кусок хлеба.

– Наверное, можно, – ответила я рассеянно. В трубке слышались только долгие гудки, но я не вешала ее, ведь у меня не было другого способа связаться с Джоулом. Я подумала, что не знаю, кто его друзья и есть ли они у него вообще. В колледже у Джоула был приятель. Они жили в одной квартире в доме без лифта недалеко от университета. Но тот приятель, кажется, уехал в Вашингтон. Были несколько симпатичных девушек, но они вышли замуж. И была Шерри. Долгий и безнадежный роман – однако он тоже остался в прошлом.

«И все-таки должен быть кто-то еще», – подсказывала мне моя интуиция.

Погрузившись в размышления о прошлом, я не сразу осознала, что гудки в трубке уже прекратились.

Правда, никакого ответа не последовало – ни единого слова. Просто кто-то снял трубку, и я услышала приглушенные звуки медленного джаза.

– Джоул! – закричала я в трубку. – Это Нора!

Послышался глубокий вздох, потом какой-то хрип, как будто отвечавший не вполне владел своими голосовыми связками. Потом незнакомый голос медленно повторил.

– Нора.

Я снова назвала его по имени, хотя сильно сомневалась, что говорю с Джоулом, – этот голос никак не мог ему принадлежать. Но я не услышала больше ничего, кроме неторопливого завывания джаза. Питер оказался рядом со мной. Кэрри осталась на месте, но ее лицо утратило обычную уверенность. Она снова стала маленькой послушной девочкой.

– Что случилось? – спросила она испуганно.

Я повесила трубку и с большим трудом обрела подобающую матери семейства уверенность. Однако мои мысли метались в поисках решения. Конечно, я могла вызвать полицию. Но тут же мне вспомнился шарик в фольге. Гашиш – это наркотик. Если они найдут его, Джоул может попасть за решетку.