За чаем посланец, безбожно матерясь, рассказывал байки из зековской жизни и возжелал заночевать, но был выставлен за дверь. Оказавшись на лестнице, скандалить не стал, смылся на удивление быстро и тихо, чему Семен удивлялся до тех пор, пока не увидел вывернутые карманы своей куртки.

— Вот оно, тюремное братство. — Ущерб составил рублей тридцать, и кидаться вдогонку Семен не стал.

Уединившись в комнате, расправил листок, свернутый трубочкой.

— Интересно, как он его из камеры вынес… Буквы были мелкие, но разборчивые — как-никак половину службы Вячеслав провел штабным писарем.

«Привет, братишка! Вот и опять судьба-злодейка нас разлучила, а так хотелось выхлебать с тобой цистерну водки и вставить…»

По прочтении у Фролова вытянулось лицо. Армейский друган, с которым они рисовали такие грандиозные планы на будущее, его откровенно кидал. Понятно, что обстоятельства форсмажорные, но ведь не до такой же степени!

«Прости, братуха! Лавэ нужны на адвоката, и отдать твою долю я не могу. Они в надежном месте, даже мать не знает где. Скоро я выйду, и мы…»

Ага, плавали, знаем. Бабка надвое сказала, отпустят ли его на суде, могут и реальный срок влепить, без всяких условностей, да и до суда еще дожить надо. Кто знает, когда он состоится? Вон, люди по два-три года сидят, а ради Славика никто суетиться не станет… Ладно, выпустят — и что дальше? Где он деньги возьмет? У адвоката обратно попросит?

Из Чечни, где их полк воевал с октября девяносто девятого, ушлый Слава вывез три «макара», прибор бесшумной стрельбы, гранаты и патроны, которые должен был реализовать в городе до приезда Семена, заложив тем самым финансовую базу их будущего предприятия…

— Как раз хватит ларек открыть, — говаривал Слава, по вечерам глядя в темное чеченское небо. — Продуктовый, для начала. Потом, конечно, развернемся по-настоящему. Одну гранату надо будет оставить.

— Зачем?

— Сам догадайся. Эх ты, деревня! Придут бандиты денег требовать, ты говоришь: «Пожалуйста», лезешь как будто в кассу, а сам — херак им в морду «лимонкой» и кричишь: «Отскочи, падлы, я Басаеву ногу рвал и вас на куски порву!» Как ты думаешь, наедет на тебя после этого кто-нибудь?

…Оружие воровали вместе и прибыль от его продажи должны были разделить поровну. Фролов, на лишний месяц оставшийся в части и приложивший немало смекалки, чтобы скрыть факт хищения, рисковал не меньше пьяного дембеля, раскатывающего по просторам отчизны с арсеналом в мешке. Мог поехать и Семен, но решили, что лучше Славке, как располагающему неизмеримо большими возможностями по части незаконных сделок. В Утюгах за пистолет Фролов мог выручить бутылку самогона и ведро прошлогодней картошки.

Из письма следовало, что продано все, кроме одного ПМ. Он покоился в тайнике неподалеку от дома. Предчувствовал Вячеслав свой арест или вульгарно пробухал за три недели всю память, но так или иначе он оставил карту. Фролов снял с полки томик боевика «Дурной стреляет без повода», который Славка начал читать еще в Чечне и очень расхваливал. «От года своего рождения отними десять…» — гласило конспиративное указание. Семен сначала отнял, потом прибавил, но ничего не получалось, карта не желала обнаруживаться до тех пор, пока он просто не потряс книгу вверх тормашками. К одной из страниц оказался подклеен кусок кальки. Нарисовано было довольно толково — сказывалось штабное прошлое нынешнего арестанта. Семен легко сориентировался — вот только что делать дальше? Пойти и застрелиться?

Вячеслав предлагал продать железку самостоятельно либо перепрятать и ждать лучших времен. Фролова охватил приступ злобы. Мало того, что кинул, так еще и подставляет самым дурацким образом: он что, совсем охренел писать такие вещи открытым текстом? Сколько рук прошло письмо, кто его читал? Этот долбаный гонец — наверняка. И хорошо, если спьяну ничего не запомнил, а если записка побывала у ментов, и ей позволили дойти до адресата только затем, чтобы его, Семена, взять с поличным?

Отдышавшись, Фролов попробовал рассуждать конструктивно. Возвращаться в деревню не хотелось, а значит, оставалось заняться продажей пистолета. Или идти грузить вагоны, да только этим можно и в Тамбовской заниматься…

Надо посоветоваться. Галина Степановна в таких делах не помощник, зато Вера может подсказать.

Настроение резко улучшилось и, собираясь на свидание, он насвистывал: «Я начал жизнь в трущобах городских…»

Казначей проснулся рано, как будто спешил на работу. Теперь спешить не надо… Закурил, пуская дым в сторону сержантской формы, висевшей на «плечиках», повешенных на ключ в дверце шкафа. Больше ее не надевать. Загнать, что ли, скупщикам на барахолке?

Раздавив окурок, он повертелся с бока на бок и незаметно уснул, но к полудню был на ногах и, наскоро перекусив яичницей с сосисками, отправился на рынок.

Толкучку, как всегда, заполнял самый разношерстный люд. Профессиональные торгаши и «синяки», пропивающие последнее. Старики, вышедшие продать ненужные вещи. Наркоманы в поисках дозы. «Лохотронщики», карманники, бомжи. Интернатовские малолетки, готовые отдаться за конфету на палочке. Покупатели, старающиеся беречь карманы и держаться подальше от сомнительного контингента. Около стеклянного павильона союза ветеранов чеченской войны стояли несколько иномарок, возле которых молодые люди соответствующей наружности лениво перетирали свои или чужие — кто их разберет, — проблемы. Возле патрульного УАЗа угощались шавермой его коллеги. Бывшие коллеги… Казначей подошел, поздоровался. Ответили, глядя с плохо скрываемым любопытством: все уже были наслышаны о вчерашнем, история успела обрасти массой домыслов. Потрепались ни о чем, поржали над свежим анекдотом. Обошлось без вопросов и подколок в адрес Артема. Все были, казалось, доброжелательны, но трещина в отношениях уже обозначилась. Когда допили баночное пиво, говорить стало не о чем. Распрощавшись, Казначей по центральному проходу дошел до последних рядов и оказался возле «своих» ларьков. Хозяин, суетливый парнишка неполных двадцати лет, поспешил подойти.