5 марта: "Звонок Городинского из ЦК. Спрашивал М. А., в каком состоянии "Минин" и принято ли при дополнительных картинах во внимание то, что Комитетом было сказано при прослушивании.

М. А. ответил - конечно, принято".

20 марта: "Вечером Дмитриев. Длинные разговоры о "Минине" дополнительные картины до сих пор не присланы, Асафьев шлет нервные письма по поводу того, что опера назначается на филиал, что ее не начинают репетировать до получения дополнительных картин".

Дирекция Большого театра предложила Булгакову ставить "Минина", уже шел разговор с художниками об эскизах. 22 марта: "Две картины "Минина" от Асафьева приехали, Мелик принес их и играл. "Кострома" очень хороша".

В это время Большой театр работал над постановкой оперы "Поднятая целина" Дзержинского и "Руслан и Людмила" Глинки, а вслед за этими постановками пойдет, как намечалось, "Минин и Пожарский". Но пойдет в филиале Большого театра, и этот слух огорчил Асафьева: в письме от 12 марта 1937 года он писал Булгакову: "Очевидно, массовые сцены будут купюрованы? Когда у меня был Платон Михайлович (Керженцев - В. П.) и восторженно описывал мне, какой он сценически представляет себе нашу оперу с точки зрения политической значимости тематики, я все время ощущал большой размах, большой план и, следовательно, сцену Большого театра. Но если это мечты, если Большой театр не для меня, то ведь тогда, действительно, надо пересмотреть всю оперу и многое переделать в сторону большей экономии массовых сцен, усилить интимно-лирический элемент (или просто его воссоздать), уменьшить число действующих лиц и т. д. Словом, эти слухи о Филиале изнуряют и подтачивают мою творческую энергию едва лишь менее, чем сознание, что опера совсем не пойдет, к чему я все время стараюсь себя приучить..."

24 марта 1937 года Булгаков писал Асафьеву: "Обе картины получены в театре. Одну из них, именно "Кострому", 22-го Мелик играл у меня. Обнимаю Вас и приветствую, это написано блестяще! Как хорош финал - здравствуйте, граждане костромские, славные! Знайте, что (...), несмотря на утомление и мрак, я мертрывно слежу за "Мининым" и делаю все для проведения оперы на сцену.

О деталях я Вам сейчас не пишу, потому что эти детали прохождения оперы сейчас будут так или иначе меняться, и я буду информировать Вас по мере того, как они будут устанавливаться прочно.

Но повторяю основное: Помните, что для оперы делается все, чтобы она пошла на сцену".

Но положение М. А. Булгакова в это время крайне неустойчивое. 7 апреля Е. С. записывает: "Звонок из ЦК. Ангаров просит М. А. приехать. Поехал. Разговор был, по словах М. А., по полной безрезультатности. М. А рассказывал о том, что проделали с "Пушкиным", а Ангаров отвечал в таком плане, что он хочет указать М. А. правильную стезю.

Говоря о "Минине", сказал: - Почему вы не любите русский народ? - и добавил, что поляки очень красивые в либретто.

Самого главного не было сказано в разговоре - что М. А. смотрит на свое положение безнадежно, что его задавили, что его хотят заставить писать так, как он не будет писать.

Обо всем этом, вероятно, придется писать в ЦК. Что-то надо предпринять, выхода нет" (Дневник, с. 138).

А 19 апреля арестовали директора Большого театра В. И. Мутных, благосклонно относившегося к Булгакову и его творчеству. Естественно, "в Большом театре волнение", волнение и беспокойство и у Булгаковых.

Арестован Ягода, в газетах и на собраниях ругают Киршона, Афиногенова, Литовского, Крючкова.

9 мая Е. С. Булгакова, рассказав о разговоре М. А. с Керженцевым, записала: "...Про Минина" сказал, что он его не читал еще, пусть Большой театр даст ему. "Минин" написан чуть ли не год назад, и уже музыка давно написана! Словом - чепуха" (Дневник, с. 144).

Но в это время возникла идея поставить "Жизнь за даря", почти предложили Булгакову писать новое либретто на музыку Глинки. "Это после того, как М. А. написал "Минина"!!! Это восклицание в "Дневнике" Е. С. Булгаковой как бы предвещает печальный конец и этого начинания.

Так оно и вышло: к XX годовщине Великой Октябрьской революции Большой театр решил поставить "Ивана Сусанина", либретто взялся написать Сергей Городецкий, Самосуд и Мордвинов приступили к постановке оперы Глинки.

10 мая 1937 года Булгаков писал Асафьеву: "Дорогой Борис Владимирович, диктую, потому что так мне легче работать. Вот уж месяц, как я страдаю полным нервным переутомлением. Только этим объясняется задержка ответа на Ваше последнее письмо. Со дня на день я откладывал это письмо и другие. Не было сил подойти к столу. А телеграмму давать бессмысленно, в ней нечего телеграфировать. Вы хорошо понимаете, что такое замученность, и, конечно, перестанете сердиться на меня.

На горизонте возник новый фактор, это - "Иван Сусанин", о котором упорно заговаривают в театре. Если его двинут, - надо смотреть правде в глаза, - тогда "Минин" не пойдет. "Минин" сейчас в реперткоме. Керженцев вчера говорил со мной по телефону, и выяснилось, что он не читал окончательного варианта либретто.

Вчера ему послали из Большого экземпляр... Вам необходимо приехать в Москву. Настойчиво еще и еще раз повторяю это. Вам нужно говорить с Керженцевым и Самосудом, тогда только разрешатся эти загадки-головоломки с "Мининым"..." (Письма, с. 404-405).

Узнав, что "Иван Сусанин" пойдет непременно на Большой сцене, что Сергей Городецкий уже сделал либретто, Е. С. Булгакова 29 июня 1937 года записала: "Минину" - крышка. Это ясно" (Дневник, с. 157).

11 июля Асафьев написал Булгакову: "Конечно, "Минин" похоронен волей Самосуда и Комитета, но я бы не хотел его хоронить. Что вы думаете, если бы попытаться подставить под него русский же исторический сюжет с сохранением тех же характеров и типов, тоже с темой защиты родины, ибо ведь вся русская история, в сущности, всегда была и есть история обороны с вытекающими отсюда повинностями для людишек...." (Письма, с. 407).

Но и на этом не закончилась творческая история "Минина". 18 декабря 1937 года Булгаков писал Асафьеву: "...14 декабря я был приглашен к Керженцеву, который сообщил мне, что докладывал о работе над "Мининым", и тут же попросил меня в срочном порядке приступить к переделкам в либретто, на которых он настаивает. Кратко главное:

а) Расширение Минина (ария, которую можно отнести к типу "О поле, поле....").

б) Противодействие Минину в Нижнем.

в) Расширение роли Пожарского.

г) Перенесение финала оперы из Кремля на Москвуреку - мост.

Что же предпринимаю я? Я немедленно приступаю к этим переделках и одновременно добиваюсь прослушания Керженцевым клавира в последнем варианте, где и Мокеев, и Кострома, с тем, чтобы наилучшим образом разместить дополнения, поправки и переделки.

Не знаю, что ждет "Минина" в дальнейшем, но на сегодняшний день у меня ясное впечатление, что он снят с мертвой точки..." (с. 411).

19 декабря Асафьев написал Булгакову, что он готов продолжить работу над оперой: "...и пусть даже за этой третьей редакцией последуют еще другие... я от работы не откажусь никогда". 21 декабря Булгаков предлагает Асафьеву немедленно приехать в Москву для выяснения судьбы "Минина". Но доктор категорически возражает против этой поездки, тем более, что Керженцев написал Асафьеву о сути доработки оперы, но 24 декабря Булгаков направляет Асафьеву телеграмму: "Немедленно выезжайте в Москву". Но Асафьев не внял мольбам Булгакова, скорее всего по состоянию здоровья,

25 декабря 1937 года Булгаков писал Асафьеву: "21 декабря я послал Вам письмо, где предупредил, что Вам нужно выехать в Москву. Я ждал единственно возможного ответа - телеграммы о Вашем выезде. Ее нет. Что же: Вам не ясна исключительная серьезность вопроса о "Минине"? Я поражен. Разве такие письма пишутся зря?

Только что я послал Вам телеграмму, чтобы Вы выезжали. Значит есть что-то очень важное, если я Вас так вызываю.

Повторяю: немедленно выезжайте в Москву.

Прошу Вас знать, что в данном случае я забочусь о Вас, и помнить, что о необходимости Вашего выезда я Вас предупредил".